Анна Шехова - Поколение влюбленных

Журналистка говорила почти взахлеб. Еще бы! Скандал в монастыре — сюжет редкой пикантности. Я просто прилипла к экрану.

Одна из паломниц, приехавшая поклониться святым мощам, этой ночью помешалась и пыталась покончить с собой. Забаррикадировала изнутри дверь в келье, придвинув стол и кровать, сделала веревку из простыни и надела петлю. Не нашла, куда ее привязать, и забилась в истерике. Публично каялась в грехах и кляла себя и весь свет. Окно в келью не выбивали, опасаясь, что она причинит себе вред осколками. Через пару часов удалось снять с петель дверь, и несчастную паломницу в состоянии невменяемости увезли в психиатрическую больницу. Бородатый врач из «скорой помощи» уверял, что помешательство скорее всего временное, возникшее на почве нервного расстройства и переутомления.

Мне не нужно было пояснять, в какой келье ночевала эта бедная женщина.

Показали интервью с настоятельницей. Бледное ватное лицо, большие, чуть обвислые щеки. Но глаза! Глаза были как у Анны — зоркие, умные, цепляющие взглядом. Впрочем, настоятельница и не опускали очи долу.

— Как вы можете объяснить произошедшее? — в лоб спросила журналистка. — Разве монастырь не святое место, где душа человека защищена?

— В монастыре мы все становимся ближе к Богу, — густым низким голосом заговорила настоятельница. — А что значит близость к Богу? Это значит быть открытым для него и, самое главное, чувствовать открытость своей души. Пока мы живем в миру, нам легче верить в то, что Бог нас не видит или не всегда видит, и мы пытаемся скрыть от него свои неблаговидные поступки, так же как скрываем их от собственной совести. Мы глушим голос своей совести ложными оправданиями, что по-другому было нельзя, сравнением своих грехов с грехами окружающих, убеждением, что так делают все. Современный человек живет в таком ритме, при котором его голова все время занята мирскими заботами, и у него не остается времени заглянуть в свою душу и поговорить с ней откровенно. Он практически никогда не бывает наедине с собой и Богом. А здесь, в монастырских стенах, человек чувствует, что вся его уверенность, блеск, красота, ум сходят, как шелуха с луковицы. Он остается перед ликом Бога такой, какой есть. И самое главное, он видит себя таким, какой он есть. Он, может быть, впервые в жизни слышит голос своей души — уже ничем не заглушаемый. Христианину воцерковленному, который регулярно очищает свою душу на исповеди, это пережить легче. А для человека, не привычного к духовному покаянию, даже одна ночь, проведенная здесь, становится порой тяжким испытанием.

Нельзя было не признать, что говорила она убедительно. Но журналистка попалась дотошная.

— А правда ли, что эта паломница ночевала в какой-то особенной келье? Может ли быть, что ей там явилось видение или что-то в этом роде?

Способность некоторых моих коллег улавливать едва зарождающиеся слухи меня всегда поражала. Я этим талантом никогда не обладала.

— Подобные разговоры меня только удивляют и огорчают, — сдержанно сказала настоятельница, — суеверие — это грех для верующего человека. И я могу вас точно заверить, что эта женщина ночевала в самой обычной гостевой келье.

«Ага, — злорадно подумала я, — в обычной, как же».

Тем временем голос журналистки за кадром объявил, что с разрешения настоятельницы они отправились снимать таинственную келью. По моим рукам побежали мурашки в предвкушении того, что увижу.

— Все гостевые кельи похожи одна на другую. Нехитрое убранство, обязательный молитвослов на столе, чтобы гость всегда мог помолиться в одиночестве. Однако сегодняшняя постоялица не прибегла к молитвам. Остается только гадать, что померещилось женщине в этих, казалось бы, святых стенах. Ксения Матапова, Олег Вольский. Новости.

Она была права, эта Ксения Матапова, моя коллега из новостей с пятого канала. Все кельи похожи одна на другую. Но это была не та келья.

Здесь стояли такая же кровать и такой же стол, и на миг у меня возникло сомнение, не шутит ли со мной память, и, возможно, здесь просто сменили покрывало и коврик на полу. Но оператор невольно помог мне, не удержавшись от соблазна снять последний кадр из окна кельи. Эта келья находилась значительно дальше, чем та, в которой ночевала я. Напротив нее был вход в главный храм, а я из своего окошка видела его только сбоку.

Первая моя мысль была о том, что прозорливая настоятельница намеревается таким образом скрыть нелицеприятную тайну. Однако обмануть журналистов было бы слишком мудреным делом. Тем более они поспели почти к самому началу событий и успели взять короткое интервью у врача. Не зная, что и думать, я машинально потянулась к телефону и набрала номер монастыря. Мне пришлось долго ждать, пока там, в невидимом для меня пространстве ладана и молитв, какая-то сердобольная женщина разыскивала послушницу Анну. Наконец, трубка предупреждающе зашуршала, и я услышала голос Рублевой:

— Алло, слушаю. Саша, это ты?

— А у кого еще хватит наглости отрывать тебя от богоугодных дел? — вяло пошутила я.

— Рада тебя слышать, — отозвалась Анна.

— Ты, наверное, догадываешься, почему я звоню.

— Сюжет уже показали, да? — Анна вздохнула. — Неприятно это.

— Да, приятного мало, — согласилась я. — Но ты мне объясни, зачем вы показали им не ту келью?

— Да нет, Саша, — голос у Анны стал вдруг мягкий и почти ласковый, словно она утешала меня, — никакого обмана. Им показали именно ту келью, где ночевала эта бедняжка.

— Но подожди, — слова застряли у меня в горле, — я ничего уже не понимаю! Черт вас побери, вы что, эксперименты у себя проводите?! Манипулируете сознанием доверчивых богомольцев?

Она чуть-чуть помолчала. Видимо, проверяла, остались ли у меня в запасе еще какие-нибудь богохульства. Убедившись в их временном отсутствии, сказала:

— Знаешь, Саша, в прошлое воскресенье, когда ты уехала, я ночевала в той же самой келье.

— И что? — настороженно спросила я. — Что тебе снилось?

— Ничего, — сказала она, — ровным счетом ничего. Я крепко спала всю ночь, проснулась в пять утра без будильника и пошла к заутрене.

Ее голос, как струя ледяной воды, лился на мою раскаленную голову.

— И что ты теперь думаешь? — Я слышала свой голос со стороны. Он звучал глухо и неестественно.

— Я думаю, что гордыня воистину самый страшный из грехов, — сказала Анна, — человек никогда не должен думать, что он постиг замысел Бога. Потому что в итоге он окажется смешон. Я сейчас смешна самой себе.

— Анна, подожди, — простонала я, — пожалуйста, пожалей меня. Ничего я не понимаю в твоих теологических суждениях. Скажи по-русски, о чем ты?

— Я возомнила, что поняла суть судьбы, суть греха и наказания, — сказала Анна, — и пыталась убедить в этом сначала Лизу, а потом тебя. Теперь меня ткнули носом в мою ошибку. Знаешь, недавно после исповеди мой духовник сказал мне, что лишь святые обладают той степенью мудрости, чтобы накладывать на себя епитимью. Понимаешь? Простому человеку не имеет смысла этого делать, потому что его духовной зрелости недостаточно, чтобы определить степень своих грехов и соответствующую им меру искупления. А когда он сам пытается возложить на себя наказание, это подобно лицедейству перед Господом.