Наталия Экономцева - Точка Женщины

— Только одно слово: да или нет?

— Да!

В ту же секунду она так резко жмет на тормоз, что их обоих прижимает к передней панели.

— У тебя есть пять секунд. Выходи.

— Подожди, как ты…

— Один, два, три…

Он открывает дверь и выскакивает в кромешную тьму. Она включает фары и музыку, разворачивается и очень плавно жмет на газ. Ночной ветер закручивает ее светлые волосы в веселые кудряшки. Вдыхая умопомрачительный запах влажной листвы, она с удовольствием представляет, как оставленный ею мужчина дрожащими пальцами нажимает на кнопки мобильного и пытается объяснить, где же все-таки находится.

— Бедный мужик, — говорит Антон, чувствуя, как по спине пробегают ледяные мурашки, — черт знает где, среди ночи, в дождь…

— Дождя не было, — смеется Тата, — только туман и сыро, как в болоте.

— А куда ты его завезла?

— О, это секрет. Я знаю одно замечательное местечко… Хочешь как-нибудь туда прокатиться?

Она продолжает смеяться, а он борется с сильнейшим желанием совершенно серьезно ответить: «Да, хочу. Хочу с тобой куда угодно». Он молчит, силится смотреть в сторону, но не может оторвать глаз от ее тонкого лица — такого молодого и такого взрослого. Совершенно бестолковая, и явно не в себе. Она ненормальная! Нужно немедленно пересесть подальше. Но вместо этого он спрашивает:

— Ты что же, совсем ничего не боишься?

— А зачем?

— Что значит «зачем», вы ведь действительно могли разбиться!

— Могли, ну и что?

— Вы могли бы умереть.

— И что? Все мы когда-нибудь умрем, так какая разница, днем раньше или днем позже? Если твое время еще не пришло, ничего не случится. А если пришло, можно подавиться коньяком и задохнуться, так и не долетев до моря.

Антон резко опускает бутылку, которую поднес было к губам, чтобы сделать еще один глоток. Бред, конечно, но мало ли…

— Хочешь сказать, что этому ты тоже сделала доброе дело?! — Он заглядывает ей в лицо, пытаясь понять, что она чувствует.

— Конечно, — таинственно улыбается она, — как пить дать.

— Можно узнать, какое именно?

— Наглядно показала, что ему не хватает движения, страсти, риска. Он гнался за острыми ощущениями и менял женщин. Но это ничего не давало: женщины приходили и уходили, а жизнь-то оставалась скучной. Он потому и заинтересовался мной, что я поначалу его развлекала, но ведь недостаточно, чтобы тебе помогали другие. Каждый сам строит свою жизнь, а он не хотел. И как только я перестала придумывать для него приключения, он сбежал к другой…

— А почему же ты перестала, если ты такая добрая и всем помогаешь? Тебе, наверное, и самой надоело?

— Совсем нет. Видишь ли, я не могу сделать человека счастливым. Я могу только показать ему дорогу к счастью, а дальше все зависит от него самого. И потом, дорога, которую вижу я, не единственная, а просто одна из многих…

— Не слишком ли рискованный метод — в темноте, неизвестно где.

— Не-а… Я знаю, что ему понравилось. Просто он понял это чуть позже, вот тогда-то и позвонил мне опять.

— А что ты?

— Ничего. Он уже большой мальчик и вполне может придумывать для себя приключения сам. Так я ему и сказала.

— И больше он не звонил?

— Не знаю. Когда проект заканчивается, я выбрасываю телефон и покупаю новый, — и она лукаво улыбается одними глазами, — конечно, было проще выбросить сим-карту, но мне кажется, это символично: новое дело, новый телефон… Ты так не думаешь?

И, не обращая внимания на его нечленораздельное мычание, она добавляет:

— А еще знаешь что? Очень хочется есть.

И в ту же секунду, как она высказывает свое желание вслух, в проходе появляется стюардесса с тележкой, уставленной пластиковыми контейнерами с едой.

— Офигеть, — в очередной раз говорит Антон, причем это относится в первую очередь к тому, что она называет свои авантюры «проектами».

— Скажи, пожалуйста, что ты хотела бы съесть на ужин? — Он вытирает руки о тряпку, уже и без того перепачканную краской.

— Не зна-аааю, — медленно говорит она и зевает.

— Что тебе приготовить?

— Ничего не нааа-ааадо… Я поем где-нибудь на улице… Ты рисуй, рисуй. — И она зевает опять.

Она живет здесь полгода. Он старше ее ровно на двадцать пять лет, и в последнее время она зевает постоянно — вне зависимости от того, сколько проспала ночью и сколько потом продремала днем. Ей всегда хочется спать и никогда не тянет просыпаться. Вот и сегодня она целый день лежит на диване с книжкой, то проваливаясь в сон, то пытаясь читать.

Когда-то она могла часами сидеть у него за спиной, наблюдая за тем, как расплывчатые пятна превращаются в узнаваемые силуэты, а затем — во вполне реалистичных людей, предметы и пейзажи. Как он это делает? Загадка. Сама она способна нарисовать только кривую елочку и домик с трубой, так как же у него получаются все эти удивительные образы? Беда в том, что через несколько недель образы перестают быть удивительными: он рисует только ее саму, белокурую женщину Тату. Он рисует ее маслом, акварелью и даже разноцветными мелками. На фоне цветов, сидящей в кресле, гуляющей в парке, расплывчатой, как на полотнах импрессионистов. Он рисует ее в виде женщины со звездами в волосах, в виде русалки с мокрым рыбьим хвостом.

— Ты не мог бы нарисовать что-нибудь еще?

— Конечно, мог бы.

И он рисует ее в виде безумной Офелии с пунцовыми цветами в волосах. Кажется, как раз после Офелии с ней впервые случился затяжной приступ зевоты, с которым она ничего не могла и поделать, хоть убейте.

Она смотрит в его озабоченные глаза, которые, похоже, готовы прожечь дырку у нее в животе и пролезть в печенку. Его рот приоткрыт, а сам он весь превратился в слух. С ума сойти, до чего же он сейчас похож на перепуганного младенца!

— Татуля, ты будешь есть на улице? Ты что, уходишь? — Он швыряет на пол тряпку, которой оттирал краску с ладоней, и встает напротив нее, скрестив руки на груди. — Положи книжку! Перестань читать, я с тобой разговариваю.

— Я тоже с тобой разговариваю. У тебя борода в краске. В зеленой.

Он выходит в ванную, намыливает лицо, растирает щеки, лоб, подбородок, при этом мыло попадает в глаза и они становятся красными. Он возвращается к Тате.

— Так нормально?

— Ага, — отзывается она, на секунду подняв глаза и опять погружаясь в книгу.

— Может, теперь ты перестанешь читать? Может, теперь тебя даже можно поцеловать? — Он делает шаг к ней.

— Не-ааааа, — протягивает она, по-прежнему глядя в книгу.

— Почему же? — ледяным тоном говорит он, и становится понятно, что он сдерживается из последних сил. — Борода ведь как будто чистая?

— Теперь она мокрая, — заявляет Тата, захлопывает книгу и резко поднимается с кровати, — я пошла. Мы уже с девочками договорились.