Ануш Варданян - Не ссорьтесь, девочки!

— Нон, ничего не случилось. У вас все в порядке?

— Да, — отчего-то хрипит Нонна, простыла, наверное. — А у тебя?

— Нормально. Здоровы?

— Да… А ты?

— Ничего. Как погода?

— По-разному… А у вас?

— А у нас солнце. У нас всегда солнце. Тошнит от него, тошнит. Ну ладно, пока. Я еще позвоню.

В своей питерской квартирке Нонна с недоумением смотрит на трубку, из которой слышны короткие гудки. Она осторожно кладет трубку на рычаг телефона, будто она может взорваться при неосторожном обращении.

Нонна твердо знала: если случается что-нибудь хорошее, за это непременно придется заплатить. Чем больше это самое «хорошее», тем дороже оно стоит. Цена Фединого звонка оказалась чудовищной: павильон, в котором они снимали клип для Гаврика Лубнина, обнесли подчистую. Украли все: камеру, приборы, костюмы. Все!

Они стояли посреди разгромленного павильона, и Нонна спросила:

— Как это могло случиться?

Она спрашивала в пустоту, ни к кому конкретно не обращаясь. Она спрашивала вообще. Но отозвался оператор Витя:

— Не знаю.

Этот же вопрос задал Эдик. Соня, Нонна и Юля сидели перед ним, и он спросил:

— Как могло такое случиться?

— Не знаю, — так же, как и оператор, ответила Нонна. — Никто не знает.

— Утром пришли, все в таком состоянии, будто Мамай прошел, — рассказывает Соня.

— Что украли? — поинтересовался инфернальщик.

Нонна честно сказала:

— Все.

Эдуард угрожающе сощурился:

— Конкретно?

Соня устало перечисляет:

— Камеру. Соответственно, все пленки, осветительные приборы, костюмы, Гришину гитару…

— Это саботаж, — тихо говорит Нонна.

Соня подхватывает:

— Диверсия.

— Простите нас.

— Брат, прости. Но мы… как бы и не виноваты.

— Нет, виноваты! — кается Нонка. — Надо было дежурного оставить или камеру с собой забрать. — Она протягивает пакет с остатками денег: — Все, что осталось.

Эдуард смотрит на пакет. Разве ему денег жалко? Разве он о деньгах печется? Он о порядке радеет. Он хаоса не выносит. Неожиданно Юля, до сих пор не проронившая ни слова, коротко вздохнула и, будто кран отвинтили, начала рыдать. Эдик мотнул головой. Женских слез он не выносил, потому что боялся их. А рыжая ревела в голос.

— Какая жизнь гадкая! Гадкая, гадкая жизнь! — выкрикивала Юля сквозь слезы. — Только-только все хорошо стало… Гадкая, гнилая, вонючая жизнь!

Эдуард бросается к ней и пытается утешить. Он суетится возле нее, боясь прикоснуться, как-то оскорбить, причинить неудобство. Соня обнимает подругу, и в это время начинает плакать Нонна.

— Ужас! Какой ужас! За что, господи?! Ну чем мы так провинились?

Соня бросается обнимать теперь другую подругу и сама начинает хлюпать носом.

— Ничего, ничего, девочки. Пережили голод, переживем и изобилие…

— Вы же нас не убьете? — спрашивает Юля, сквозь слезы.

Эдуард растерянно стоит посреди бабского рева и невпопад отвечает:

— Вроде на «ты» перешли…

Прошел месяц или около того.

Жорик лежит на диване в трусах и тельняшке и, как всегда, щелкает по кнопкам пульта. Добравшись до канала MTV, останавливает свое блуждание по эфиру, так как взгляд его цепляется за новый клип. Жорик любит, когда мелькает.

«Ехала, ехала, ехала машина», — пел парень в белой рубашке.

— Недурственно, недурственно… Научились же… Хотя, конечно, свет никуда не годится, и декорации дерьмо, и песня уж больно постмодернистская.

Он прибавил громкость.

— Ехали, ехали, ехали, попали…

На звук прибежала Соня — в халате и с краской для волос на голове. Остановилась перед телевизором как вкопанная.

Кроме самого Гаврилы в монтажном ряде клипа замелькали лица Сони, Нонны и Юли — это оператор развлекался в перерывах между съемками, запечатлевая жанровые сценки из жизни группы.

— Надо же. На тебя чем-то похожа была тетка, — говорит Жора. — Такая же дылда.

Юля впервые увидела клип у себя дома и тут же хлебнула вина.

Нонна топталась на автобусной остановке, когда в витрине магазина бытовой техники в десятке экранов увидела до боли знакомые кадры своего клипа.

Вечером в лосевском кафе тоже крутили клип. Радовало только одно — кафешная молодежь бурно аплодировала. Поскольку девочки уже пережили ужас перед возможным возмездием инфернальщика, унижение от вторжения и воровства и обиду за потерю любимого детища, то теперь они чувствовали раздражение.

— Как это могло случиться? — спрашивает Нонна. Этот вопрос до сих пор волнует их.

Соня воинственно рычит:

— Пираты! Украли! Воры, грабители интеллектуальной собственности! Ё-моё!

Соня говорит так громко, почти кричит, что на нее оборачиваются люди.

— А как ты это, Соня, докажешь? — спрашивает Нонна.

— Да что там доказывать! В суд! Только в суд!

— На кого в суд?! — тоже раздражается Юля. — Кто украл? Мы ведь ничего не знаем.

— И как ты докажешь, что это наша интеллектуальная собственность? — нервничает Нонна. — Договоров мы не подписывали, документов никаких нет.

— Башку оторву, если встречу! — продолжает бушевать Соня.

— Ты встреть сначала, — рассудительно говорит Юля и крутит пальцем у виска.

— В жизни всякое бывает. — Соня не теряет надежды на месть.

Это точно, думает Нонна, вспомнив о звонке Феди, и соглашается вслух:

— Да, мы заметили.

— Тайное, ты сама говорила, всегда становится явным.

— Возможно, да, а возможно, и нет.

— Ренегатка, безвольная корова.

— Я корова?

— Стоп, девочки! — приказывает Юля. — Не ссориться. Этого нам только не хватало сейчас. Перед Гавриком стыдно.

— Я только одно могу сказать: что ни делается — все к лучшему.

Соня хватает рукопись книги и размашисто пишет название новой главы: «Рукописи не горят».

Юля заглядывает через ее плечо:

— Это уже до тебя написали. Сама же говорила.

Соня вычеркивает фразу и пишет лаконичное «Улыбайтесь».

— П-п-прост-т-т-тите… М-м-м-можно автограф у в-в-вас п-п-п-попросить? — слышат подруги.

Длинноволосый и нескладный юноша лет восемнадцати протягивает свою кепку.

— У меня?! — вопит Соня. Происходящее кажется злой насмешкой.

Но юноша делает круговой объединяющий жест. Ему трудно говорить, но он поясняет:

— У в-в-в-ас. В-в-от здесь на к-к-козырьке. Я в-в-в-ас узнал.

— Меня?! — Соню будто заклинило.

Юноша кивает:

— По к-к-к-ривому зубу. А вас, — показывает он на Нонку и руками изображает на себе огромную воображаемую грудь, — по б-б-бюсту. А вас — по т-т-тату, — показывает он на Юлькино предплечье.

В гробовой тишине они расписываются фломастером на бейсболке парня. Так же молча Соня записывает в книге: «Улыбайтесь при любых обстоятельствах. Жизнь несколько оригинальнее, чем кажется на первый взгляд, а Бог несколько остроумнее, чем вы сами».