Уинстон Грэхем - Фортуна-женщина. Барьеры

Наша ссора началась с разногласий относительно рабского труда, концлагерей и всевозможных унижений человеческого духа. Он утверждает, будто никакая человеческая воля не устоит перед техническими средствами, применяемыми в подобных местах. Человек какой угодно силы духа способен превратиться в животное, барахтающееся в первородной грязи. Такие эксперименты проводятся и еще шире будут проводиться по мере развития научно-технического прогресса, поддержанные на первоначальной стадии средствами массовой пропаганды, а на заключительной — насилием. Личность не имеет ни малейшего шанса на то, чтобы выжить.

У меня подобные теории вызывают абсолютное неприятие. Если бы это действительно было так, человек оказался бы во власти той полнейшей безысходности, о которой пишет Уильям Джеймс; вселенная сомкнулась бы вокруг него, превращая его в сгусток страха, — без мыслей, без чувств, без малейшей надежды впереди.

Я процитировал это Бекингему, но добавил от себя, что считаю такой поворот событий совершенно невозможным, а подобное мировоззрение — непростительным для человека, его достоинства и образования. Если рухнут основные принципы нашей цивилизации, все на свете утратит цену.

В ответ Бекингем сослался на христианство, но я возразил, что христианство — всего лишь часть цивилизации. На Западе многие отрицают религию и ее догмы. Философия гуманизма значительно шире, она черпает отовсюду: из христианства, иудаизма, чего угодно; вбирает в себя все выработанные человечеством ценности, независимо от расовых, религиозных и классовых различий. Отрицать эту философию — значит предать жизнь вообще.

Бесспорно, я не стал бы так горячиться, если бы человеконенавистническая теория исходила из уст примитивного человека, чье мнение для меня ничего не значит. Над дураком можно только смеяться, но уважаемый вами друг, высказывая подобные взгляды, может вызвать приступ гнева.

Позднее он вышел вслед за мной из палатки и принес свои извинения.

Я также извинился, и между нами воцарилась даже большая гармония, чем прежде. Последовала гладкая дискуссия об организмах, обитающих на дне озера. Должен признаться, наши споры и беседы приобрели для меня даже большую ценность, нежели раскопки”.

В ту ночь я плохо спал — отчасти из-за прочитанного. Осталось всего несколько страниц, и пару раз меня подмывало встать и завершить эту работу. Без четверти пять я поднялся, побрился и, надев синий трикотажный свитер и серые хлопчатобумажные брюки, вышел на улицу.

Было еще темно. Миновав неширокую аллею и свернув на шоссе, я поднял голову и не увидел звезд. Небо над островом было обложено тучами. Чтобы зря не беспокоить обитателей виллы ”Атрани”, мы договорились встретиться на причале Пиккола Марина. Я начал спуск с холма с невеселой мыслью о том, что, возможно, договоренность о прогулке — всего лишь хмельная шутка, о которой сегодня даже не вспомнят.

Предрассветная тьма абсолютно не похожа на мрак ночи. Остров дышал покоем. Добравшись наконец до последнего крутого поворота, я различил три человеческие фигуры, суетившиеся на маленькой пристани; то и дело мигал электрический фонарик. К этому времени вдали показалась небольшая полоска света.

Я побежал к ним по галечному пляжу.

— Ага, вот и он! Доброе утро, Филип! — воскликнула Джейн. — К сожалению, у нас наметились разногласия. Вы умеете предсказывать погоду?

— Навряд ли, — признался я и поискал глазами Леони. Она стояла, прислонившись спиной к скале. Также не поздоровавшийся со мной да Косса хмуро смотрел в морскую даль. — А где Уайт?

— Нам не удалось его поднять. Он буркнул, что плохо себя чувствует, но я подозреваю, кто он просто не пришел в себя после вчерашнего. Гости засиделись далеко за полночь. Теперь вот и Николо не хочет ехать.

Да Косса повернулся к нам.

— Третий раз говорю: надвигается шторм. Я хорошо знаю приметы.

— Какой шторм? — я не спускал глаз с Леони. — Если обыкновенная гроза, то она не причинит нам вреда.

— Если не считать того, что вымочит до нитки. Однако это еще не все. Поднимается ветер. Вы думаете, если сейчас море спокойно, оно таким и останется? Печальное заблуждение!

Джейн передернула плечами.

— Вы, должно быть, правы. Но мне очень не хочется сдаваться — после того, как мы совершили подвиг, поднявшись в такую рань. Я просто сойду с ума от злости, если мы останемся на берегу, а ничего не случится. Николо, вы берете на себя большую ответственность.

— Ничего, я выдержу.

— А что думает Леони? — спросил я, намеренно втягивая ее в разговор.

Она не повернула головы. За нее ответила Джейн:

— Леони считает, что нужно ехать.

— Я того же мнения.

— Трое против одного, — засмеялась Джейн и погладила да Коссу по руке.

— Нортон пусть сам отвечает за себя. Он взрослый человек и может делать все, что ему заблагорассудится. Но я не меняю своего решения. Я всю жизнь прожил на этом острове; нырял и плавал здесь, еще когда Джейн не было на свете. Нет, я не еду сегодня в Голубой грот и прошу вас последовать моему примеру.

Светлая полоса на горизонте лишь подчеркивала угрожающий вид огромной, висящей над морем тучи.

— Ну что ж, — вздохнула Джейн, — давайте отложим.

— Лодка прочная, не так ли? — спросил я.

— Конечно.

— Да Косса может остаться.

— Джейн тоже не поедет, — настаивал он. — Это опасно.

— А ты как думаешь? — спросила Джейн подругу.

Наконец-то Леони заговорила:

— Мне все равно. Отложим, если хотите.

— Зачем же откладывать? — воскликнул я. — Да Косса предельно ясно сформулировал вопрос. Мы можем отправиться в путь на свою ответственность.

— Джейн не поедет, — твердил Николо.

— Ей самой решать. В крайнем случае мы поедем с Леони.

И тогда она впервые пристально посмотрела на меня.

— Вы считаете это удачной мыслью?

— Вполне.

Невзирая на напряженность, я почувствовал, что в наших отношениях что-то сдвинулось: прежняя враждебность перешла в какое-то другое чувство.

— Хорошо, — решила Леони. — Я еду с Филипом.

Когда мы пустились в плавание, было прохладно. Наружный двигатель запросто мог заглохнуть, так что я занял место рядом с ним на корме, а Леони села на весла, как можно дальше от меня. Но все равно получилось не слишком далеко.

Из-за ее неразговорчивости на причале я ждал, что она поведет атаку с той точки, на которой мы остановились вчера вечером. Но теперь я понял: это не так. Кровь бешено пульсировала у меня в жилах. Даже то, что в течение первых десяти минут мы не проронили ни слова, казалось, ничего не значило.

От Пиккола Марина до грота путь немногим длиннее, чем от Марина Гранде. Из нашей маленькой лодки прибрежные скалы имели довольно-таки грозный вид, и я старался держаться подальше от берега. По мере наступления рассвета опасность врезаться уменьшилась; я направил шлюпку ближе к береговой линии и обогнул тысячефутовый утес, на котором мы стояли пару дней назад. Глубина моря здесь составляла шестьдесят или семьдесят саженей. Вдали прогромыхали раскаты грома.