Бэтси Нант - Все реки текут - 2

— Ты извини, я что-то не в настроении, наверное мне еще рано слишком долго быть на солнце, лучше я спущусь вниз, в салон, выпью холодной минеральной или чего-нибудь покрепче, — улыбнулся он.

— Опять болит? Я пойду с тобой, здесь действительно жарко, — сказала Дели, и они спустились в маленький прямоугольный салон, в котором стояли длинные кожаные кресла и расхаживали скучающие официанты без бабочек.

Они сели на кожаный диванчик, к ним быстро поднесли столик, и Максимилиан заказал французской минеральной воды, но ее не оказалось на пароходике, и ему принесли обыкновенной содовой. А Дели попросила фрукты и бутерброд с холодной курицей.

Максимилиан, отвернувшись от нее, смотрел в круглый иллюминатор и молчал.

— А ты взял с собой таблетки, дорогой? Я что-то начинаю за тебя волноваться.

Дели вздрогнула, когда он резко к ней обернулся и чуть ли не прокричал в лицо:

— Да, взял!

— Максимилиан, ты что? Тебе плохо?

— Не очень, дорогая, — вяло улыбнулся он и, погладив ее по руке, добавил: — Прости, пожалуйста, я же говорю, что немного не в настроении.

— А в чем причина?

— В том, что я хочу виски, — сказал он и, щелкнув пальцами в воздухе, крикнул официанту: — Виски, пожалуйста, с содовой, и побыстрей!

— Макс, сумасшедший, тебе же нельзя.

— Мне теперь все можно, — сказал он резко и холодно и вновь отвернулся к иллюминатору.

— Почему ты не говоришь, что сказал доктор, ну почему? Я должна знать! — Дели затеребила его короткий рукав рубашки.

— Должна знать? Хорошо, ты узнаешь, — равнодушно пожал Максимилиан плечами. — Потом, когда кое-что прояснится…

— Прояснится? Что прояснится? — тревожно воскликнула Дели и, увидев подходившего официанта с виски и содовой, замолчала.

Максимилиан поблагодарил, залпом опрокинул рюмку, крякнул и блаженно улыбнулся:

— Ну, теперь все в порядке.

— Что прояснится? Ты меня пугаешь, я не хочу этого.

— Ну как тебе сказать… У меня взяли кровь для анализа, и вот нужно подождать результатов анализа, тогда кое-что выяснится по поводу того, сколько мне осталось…

У Дели на глаза навернулись слезы, она встала и, подойдя к стойке бара, взяла из стаканчика бумажную салфетку и, отвернувшись от Максимилиана, вытерла ею слезы. Потом с трудом изобразила улыбку и вернулась к смотревшему в иллюминатор Максимилиану.

— Нам не надо было ехать. Почему ты не сказал… Хотя кто знал, что тебе станет нехорошо.

— Мне давно стало нехорошо. Когда ты оставила меня одного в Мельбурне, — глядя в иллюминатор, хрипло сказал Максимилиан. — Даже еще раньше — когда ты появилась…

Дели молчала, не зная, как понять его слова.

Поездка на остров безнадежно была испорчена.

Однако, когда кораблик пришвартовался к маленькому зеленому острову, где деревья были увиты лианами, а между деревьев прыгали кенгуру, завезенные, видимо, специально для туристов, Максимилиан немного повеселел, и Дели была очень этому рада.

Она много смеялась, пытаясь развеселить его, показывая на маленьких забавных детенышей кенгуру, которые ловко забирались в сумку матери, так что из сумки торчала одна маленькая ножка, а потом выглядывали наружу, видимо ожидая от туристов какого-нибудь лакомства.

Всех, кто ехал на пароходе, проводили в маленький ресторанчик, где на стенах висели сети и большие ракушки вперемежку с высушенными огромными морскими звездами темно-красного цвета.

Зальчик ресторана наполнился ароматным запахом необычного супа из акульих плавников.

Но этот суп Дели не то чтобы не понравился, он показался очень странным на вкус, но вполне съедобным; она заказала еще и черепаховый суп — вот он ей понравился.

Максимилиан после супа из акульих плавников заказал мидии и еще какие-то моллюски, которые подавались почти сырыми, но Дели отказалась их попробовать, хотя Максимилиан их расхваливал и съел почти все.

После обеда они еще немного побродили по острову, где между деревьев висели качели, и некоторые из туристов легонько покачивались на них, отдыхая после обеда. Затем всех позвали на пароход.

Максимилиан вновь предложил спуститься в салон, он сел на диванчик и задремал, а Дели сидела рядом с ним и сгорала от нетерпения видеть Берта; ей ужасно не хотелось оставаться наедине со спящим Максимилианом, но еще более не хотелось предаваться тягостным размышлениями о будущем: ее, Берта, спящего Максимилиана…

Пароход прибыл, когда уже начался ленч. Дели спросила, не хочет ли Максимилиан чаю, он ответил, что уже отвык от лондонских привычек и хотел бы просто полежать.

Дели поняла, что ему опять не слишком хорошо, и от его недомогания у нее еще более тяжело стало на душе. Все ее существо просто рвалось к Берту — веселому, здоровому, любящему ее Берту.

Дели спросила, не хочет ли Максимилиан заказать что-нибудь в номер? Потом позвонила в Мельбурн, и служащий почты ей наконец-то сообщил, что есть телеграмма на имя Филадельфии Гордон.

— Прочтите, пожалуйста, скорее, — заволновалась Дели. Сердце ее колотилось, словно предчувствуя беду.

В телефонной трубке долго молчали, потом какое-то шуршание — и наконец она услышала текст телеграммы:

— «Ма, мы в порядке, Алекс уехал в Сидней сдавать экзамены, ждем, целуем».

Дели облегченно вздохнула, словно камень с души свалился. Все в порядке с детьми, и это придало ей сил, она уже не испытывала тяжести на душе, глядя на лежащего с закрытыми глазами Максимилиана.

— Ой, чуть не забыла, меня ведь Берт ждет! — воскликнула она. — Ну ладно, дорогой, оставайся, я надеюсь, что это мучение сегодня продлится недолго.

Но Максимилиан даже не открыл глаз, он согласно кивнул головой, и его губы растянулись в вежливой улыбке.

Берт встретил ее в белом бархатном халате. Он быстро обнял ее и, коротко поцеловав, показал на уже почти законченный ее скульптурный портрет:

— Ну как? Я почти весь день трудился, будет что показать Максимилиану, верно?

Дели обошла глиняную голову, действительно бюст ей показался почти законченным. Правда, она выглядела несколько моложе своих лет, глиняной головке можно было дать не больше тридцати — максимум тридцать пять.

Ее волосы, словно от ветра, слегка развевались, а на губах была полуулыбка. Это был вполне реалистически выполненный бюст, в традиционной манере, без всяких авангардных излишеств; но все же, хоть он был еще и не закончен, Дели почувствовала, что в этих углубленных глиняных глазницах затаилась какая-то внутренняя тоска, или это ей только показалось, ведь на губах была мягкая полуулыбка.

— Что Макс? — тихо спросил Берт, подходя к двери и закрывая ее на ключ.

— Лежит, ему плохо…

— Жаль, хотя нет, значит, мы можем быть вдвоем подольше…