Наталья Калинина - Яд в крови

Он и не догадывался, что когда-то на этом самом месте купались Устинья с Машей.

Калерия Кирилловна не теряла надежды увидеть племянницу, однако ее многодневные бдения на лавочке возле подъезда ни к чему хорошему не привели. Не слишком любезный милиционер дал ей понять, что в отделении для нее всегда найдется свободная койка и матрац. Калерия Кирилловна спорить с ним не стала, а просто ушла в подполье, то есть перенесла свой наблюдательный пункт на противоположную сторону улицы, облюбовав для этих целей подъезд одного из домов напротив. Она шла туда как на работу — брала с собой термос с чаем, бутерброды, бутылку кефира и даже свежую газету, хотя читать удавалось лишь урывками. Из окна между первым и вторым этажами искомый подъезд был как на ладони, и Калерия Кирилловна скоро уже знала в лицо всех его обитателей. Почти все подъезжали к подъезду и отъезжали от него в черных машинах, кроме высокой женщины с модной стрижкой светло-русых волос. Эта женщина обычно шагала, высоко подняв голову и засунув руки в карманы плаща. Она часто уходила куда-то по утрам и возвращалась уже когда начинало смеркаться. Женщина всегда была грустна и погружена в свои мысли.

Наступило лето, а Калерии Кирилловне еще ни разу не удалось увидеть Машу. Особой необходимости в этом уже не было — крышу залатали, к пенсии добавили семнадцать рублей пятьдесят копеек. Однако Калерией Кирилловной к этому времени овладел спортивный азарт.

Однажды ее осенило, что можно позвонить на квартиру Соломиных и попросить позвать к телефону Машу. Только это нужно сделать днем, когда Николай Петрович на работе. Если Маша окажется дома, быстро бросить трубку и, перебежав через улицу, проникнуть всеми правдами и неправдами в охраняемый неусыпными вахтерами дом.

Она так и сделала, благо автомат был в двух шагах от ее наблюдательного пункта.

— Але, — услышала она в трубке незнакомый женский голос.

— Это квартира Соломиных? Мне нужна Марья Сергеевна, — выпалила Калерия Кирилловна, вся вспотев от напряжения.

— Я у телефона, — сказал все тот же голос. — Кто это? Але, я вас не слышу.

Калерия Кирилловна медленно повесила трубку на рычаг и призадумалась. Что-то здесь не так. Машин голос она, слава Богу, узнает всегда. К тому же Маша никогда не говорит «але», а всегда «вас слушают». Да и голос у нее последнее время стал низким, почти хриплым, а у этой женщины он высокий и очень чистый. Она вдруг сорвалась с места и кинулась к подъезду напротив. Вахтер курил, стоя под деревом, и не спускал глаз с вверенных ему дверей. Но Калерия Кирилловна сумела его перехитрить. Она следила из-за куста сирени сбоку от подъезда за каждым его движением, как следит из засады кошка за безмятежно распевающей на ветке птичкой. Когда он отвернулся на мгновение, чтобы загасить в земле окурок, шмыгнула в подъезд, умудрившись бесшумно прикрыть за собой дверь. Лифт, по счастью, оказался на первом этаже.

У нее дрожала рука, и она не сразу попала пальцем в кнопку звонка, а, попав, отдернула ее так, словно от кнопки било током.

Дверь открылась почти в тот же момент. На пороге стояла та самая женщина с модной стрижкой светло-русых волос. Она была в темно-синем костюме и туфлях на каблуках. Похоже, она куда-то собралась.

— Мне нужна Марья Сергеевна Соломина, в девичестве Богданова, — сказала Калерия Кирилловна и смело шагнула в глубь прихожей. — Мне сказали, она дома.

Женщина в синем костюме смотрела на Калерию Кирилловну круглыми от ужаса глазами. Казалось, она вот-вот закричит, и Калерия Кирилловна, решив, что женщина приняла ее за воровку или какую-то аферистку, вытащила из сумки паспорт и сказала, протягивая его женщине:

— Я ее тетя, родная сестра ее матери. Куда вы дели мою племянницу?

Женщина вдруг выскочила за дверь и бросилась по лестнице. Калерия Кирилловна подошла к перилам и стала смотреть вниз.

Женщина была между вторым и третьим этажами. Ее каблуки стучали так громко, что у Калерии Кирилловны разболелась голова. Она открыла дверь все еще стоявшего на пятом этаже лифта, нажала на кнопку с цифрой «1» и, когда кабина остановилась на нужном этаже, быстро распахнула дверцу.

Женщина была у самого основания лестницы. Она обернулась на стук лифта, увидела Калерию Кирилловну и, дико вскрикнув, бросилась на улицу.

— Постойте, куда же вы! — Калерия Кирилловна бросилась за ней следом, ибо уже не могла остановиться. Они бежали по тротуару примерно в пяти метрах друг от друга, причем это расстояние с каждым шагом сокращалось — женщина, по всей вероятности, устала. Вдруг она метнулась вправо, послышался глухой стук, звон разбитого с стекла и визг тормозов. Все эти звуки, как казалось Калерии Кирилловне, раздались одновременно. Наступила тишина. Калерия Кирилловна повернула голову и увидела женщину в синем костюме. Она лежала на асфальте, широко раскинув руки и ноги и не мигая смотрела в небо. Калерия Кирилловна невольно отметила, что женщина очень красива.

После родов Маша провалялась больше месяца в больнице. Ее навещали все, кроме, разумеется, Устиньи. Ян был в очередном плаванье — а его-то ей больше всех и не хватало. Что касается Устиньи, то Николай Петрович сказал дочери, что «маму забрали в больницу с острым воспалением желчного пузыря и прооперировали на предмет камней».

Как ни странно, Маша поверила. Впрочем, в тот момент она была в таком состоянии, когда, чтобы выжить, цепляешься за любую ложь.

— Папа, не переживай — все будет хорошо, — говорила она осунувшемуся и постаревшему Николаю Петровичу. — Почему у тебя дрожат руки? Ты, наверное, не высыпаешься. Папочка, милый папочка, береги себя…

В Машиных глазах блестели слезы, и Николай Петрович, выйдя от нее, минут пять рыдал в туалете. Но он обязан был держаться. Он приходил к ней каждый день — в этих визитах он нуждался еще больше, чем Маша, — каждый день сообщал, глядя куда-то в окно, что Устинье наконец разрешили вставать, что скоро она сможет подойти к телефону и позвонить Маше.

— Разве у нее в палате нет телефона? — удивилась Маша.

— Нет. Понимаешь, в послеоперационных палатах телефоны, как правило, не ставят, — нашелся Николай Петрович.

— Это правильно. Но пусть она хотя бы напишет мне записку. Я вот написала ей целое письмо. Только не забудь передать, ладно?

Она протянула Николаю Петровичу конверт, который он поспешно засунул в карман пиджака.

— Скоро приедет твой муж. Теперь, когда… — Николай Петрович хотел сказать «ее больше нет», но вовремя спохватился и ловко выкрутился: — у вас родился сын, я думаю; он, наконец, остепенится.

— Он устраивает меня таким, какой есть, — тихо сказала Маша. — Я ведь тоже не подарок. Дима наверняка чувствует, что я его не люблю. Он чуткий.