Анастасия Орехова - Вкус запретного плода

— Эй, девушка! — шутливо окликнул он ее. — Что-то вы погрустнели. Не сотворить ли вам еще пару колечек?

— Пожалуйста! — с неожиданным жаром отозвалась Марина. — Только, если можно, целую сотню, а то два колечка слишком быстро растают!

— Ну что ж, сотню так сотню, мне не жалко. А у вас хватит времени на сто колечек? Ведь на это весь вечер уйдет.

— У меня пропасть времени, — храбро солгала Марина. Мама ждала ее самое позднее через полчаса. Но не она ли твердит, что Марине пора повзрослеть?! Правда, было тут и еще одно немаловажное обстоятельство: Марина прекрасно знала, что Аня ее поведение не одобрила бы. Но какая теперь разница? Аня далеко.

— Если вы не возражаете, — говорил Валерьян, — мы могли бы поехать ко мне домой.

— Не возражаю, — важно ответила Марина. Но не выдержала и снова прыснула.

Ехать пришлось довольно долго. Марина прикинула, что он живет в противоположном конце Москвы.

Валерьян жил на последнем этаже маленькой пятиэтажной хрущевки. Пока по лестнице заберешься, запыхаешься! Марина разволновалась, что от физических усилий у нее заблестит нос. Но эта мысль, едва возникнув, тут же исчезла, сметенная вихрем совсем других переживаний. Ведь она в первый раз идет в гости к незнакомому человеку!

Небольшая двухкомнатная квартирка, в которой оказалась Марина, поразила ее неухоженностью. Клочья обоев свисали со стен, потолки были грязно-серые, все в потеках и пятнах, паркетины под ногой ходуном ходили.

— Послушайте! — не выдержала она. — Вы один тут живете?

— С бабушкой, — отозвался поэт, который, согнувшись в три погибели, безуспешно пытался нашарить для Марины тапочки. — А, да ладно! — махнул он рукой. — Проходите. Все равно полы Бог знает сколько не мыли.

«Да тут от полов скоро ничего не останется», — мысленно добавила Марина, совершенно потрясенная увиденным, но промолчала. А она-то думала, что поэты творят в уютной благородной обстановке! Впрочем, может, он здесь только живет, а творит где-нибудь в другом месте? На бульвар выходит? Какой тут бульвар рядом? Кажется, Симферопольский? Марина бывала однажды в этих краях, когда приехал в гости из Америки двоюродный брат, которого до того она ни разу не видела. Он останавливался где-то поблизости, у других родственников.

Из кухни выглянула старушка в засаленном халате и стертых шлепанцах на босу ногу.

— Валечка пришел! — обрадованно гаркнула она, да так громко, что Марина невольно прикрыла руками уши. — А у меня уж чаек готов! — радостно громыхала старушка.

— Бабуль, потише, — поморщился Валерьян.

— Как чувствую себя? Да получше уже, получше. С утра сердце кололо, я валидолу под язык положила, и с тех пор как огурчик!

— Зелененький… — обреченно прошептал Валерьян и махнул Марине рукой, увлекая ее за собой дальше по коридору. Марина быстро прошла за ним следом, старушка ее даже не заметила. Может, она к тому же и слепая?

— Внучек, а чаек? — прогрохотало им вслед.

— Бабуль, я у себя попью! — дико проорал Валерьян, и старушка, все-таки расслышав, затихла.

После прихожей комната Валерьяна производила впечатление оазиса. Широкая тахта была покрыта пыльным зеленоватым покрывалом, письменный стол у окна завален книгами и конспектами в мягких, без обложек, тетрадках. На столе стояла лампа с прозрачным зеленоватым абажуром, не выключенная, похоже, со вчерашнего вечера. В дверном проеме виднелась потемневшая от времени круглая деревяшка турника. На стенах повсюду висели книжные полки. Над тахтой — картина, написанная яркой киноварью: странного вида кирпичный дом, пламенеющий в зареве заката, на удивление неуклюжий дом, правое крыло заметно меньше и ниже левого, под косыми окнами — заросли высокой, почти до середины окон, острой рыжей травы, на коньке крыши не то флюгер, не то живой журавль, тоже какой-то изломанный.

Самыми уютными в Валерьяновой комнате были оконные рамы и подоконник. Выкрашенные темно-коричневой масляной краской, издалека они казались некрашеными.

Люстра, вспыхнувшая под потолком, представляла собой старомодную плоскую тарелку, белую, в крупную серую сеточку. Сквозь сеточку проглядывали красные цветы — не то розы, не то гвоздики. С люстры свисал пыльный пластмассовый самолетик.

Обои в комнате были выгоревшие, когда-то, наверное, коричневые, в едва заметный серо-желтый цветочек.

— Присаживайтесь на тахту, чувствуйте себя как дома, а я за чаем сбегаю, ладушки? — суетился Валерьян.

— Может, вам помочь?

— Ну что вы, что вы, я сам! — Валерьян даже, кажется, слегка испугался. — Я быстро!

И стремглав выскочил. Он, видно, был смущен не меньше Марины, но изо всех сил старался это скрыть.

— Ну вот, — сказал Валерьян, появляясь минут через десять с пластиковым подносом, на котором стояли две большие, в прошлом белые фарфоровые кружки, маленький чайник для заварки с отбитой ручкой и круглая деревянная сахарница. Рядом лежала початая коробка шоколадных конфет-ассорти.

— Угощайтесь! Может, наконец познакомимся, а то как меня зовут, вы знаете, а как вас?..

— Марина, — сказала Марина и храбро пригубила чай. Изнутри чашка была совершенно бурой.

— Марина, а можно на «ты»?

— Конечно! — Марина даже рассмеялась. Ей вообще это казалось странным и непривычным. И как могло кому-то прийти в голову ее называть на «вы»?

Они молча принялись пить чай, уткнувшись каждый в свою чашку и ощущая неловкость. Наконец Марина набралась храбрости и задала вопрос, мучивший ее с тех пор, как они пришли:

— А где ваши… твои родители? Они отдельно живут?

Такого вопроса Валерьян, похоже, совершенно не ожидал. На мгновение он смешался, потемнел лицом и с трудом выдавил:

— Они… видишь ли, родители у меня умерли.

— Как, оба? — вырвалось у Марины.

— Да, в наше время такое не часто бывает, чтобы два нестарых человека… Помнишь, в восемьдесят шестом году авария была на Чернобыльской АЭС?

Марина кивнула.

— Их в числе прочих послали на ликвидацию последствий. И там то ли они сами куда-то попали, то ли их отправили в зону радиации, только… — Валерьян помолчал. — В Москву они вернулись, а домой — нет. С полгода в больнице пролежали, умерли, почти в один день, в течение одной недели. Отец на два дня раньше. Знаешь, они очень любили друг друга, куда больше, чем меня, между прочим, хотя и нехорошо теперь так говорить. Да я им, собственно, не в упрек это говорю, какие теперь могут быть упреки? Мама без него все равно бы жить не смогла, так что это правильно, что и она тоже… — Валерьян замолчал, достал из кармана сигареты и закурил.

«Они жили счастливо и умерли в один день», — пронеслось в голове у Марины. Губы у нее подрагивали, норовя сложиться в мерзкую, до неприличия похожую на улыбку гримасу. Верхнюю губу Марина почти до крови закусила, а нижнюю прижала к зубам. То-то, верно, рожа получилась! Но все лучше, чем этот вечно преследующий ее в тяжелые моменты истерический смех.