Каридад Адамс Браво - Хуан Дьявол (ЛП)

– Я бы сделала поесть, если бы было из чего. Но варить эту маниоку в серной вонючей воде, все равно как, долго или быстро.

– В любом случае, делай, – велела Каталина. – Я пойду, приготовлю еще бинтов, Моника. Пошли, Ана, идем со мной.

– Я понимаю вас, Ноэль, – объяснила Моника, когда ушла мать с Аной. – Что вы просили воспользоваться тремя билетами. Они правы. Здесь мы все умрем. Спасайтесь, Ноэль, и спасите их обоих.

– Они не хотят ехать без вас, и правильно делают. Себя я рассматриваю, как человека, прожившего много лет. Меня грызет совесть двигаться, дышать, когда молодые и полные жизни люди теряют жизнь. Нужно принять действительность, Моника.

– Я не могу принять! Я отказываюсь от мысли, внутреннее чутье отрицает, что все закончилось. Думаю, что потеряла рассудок с тех дней. Почему Хуан сказал о любви в последнюю минуту? Почему сразил мое сердце этой отравленной стрелой?

– Он так вас любил! Все, что он сделал было из-за любви к вам, с тех пор, как вернулся с той поездки.

– Почему же вы не рассказали мне?

– А кто мог предположить, что вам интересна его бедная любовь? Вы оба согрешили гордыней, Моника. А теперь уже…

– Я буду искать его!

– Это будет бесполезно. Если бы Хуан был жив, он был бы с вами, Моника. В том море утонули два брата. Умерли вместе. Иначе и быть не могло.

– А если правда, что он смог добраться на лодке до пляжа?

– Он бы искал вас, Моника, не сомневайтесь.

– А если не мог? И если его застала врасплох другая катастрофа? Разве у нас было время на отдых, на сон больше трех ночей на одном месте? Сколько раз мы сбегали из Фор-де-Франс и снова возвращались? Сколько деревень опустело и снова наполнилось другими беглецами, еще более несчастными? Сколько их лежит изуродованных, с лицами, обернутыми в бинты, не пришедших в сознание, в любой из возможных больниц? Сколько, Ноэль? Каждый день, по пятнадцать, шестнадцать, восемнадцать часов я помогаю раненым. О скольких людях эти руки позаботились и перевязали раны! И все ради него, него!

– Не отнимайте достоинства своих усилий, своего исключительного труда. Ваше милосердие и самоотверженность – это не только ваш поиск, Моника.

– Нет, конечно. Не только поиск его тела, но и поиск его души. Потому что каждый раз, когда я беру на руки больное дитя, когда подношу стакан воды к горящим лихорадкой губам, когда разделяю с беженкой свой жалкий рацион, я думаю: так бы сделал Хуан. Он всегда это делал. Самый великодушный к несчастным, самый бескорыстный, благородный, это тот, кого зовут Хуан Дьявол.

Резкий толчок прокатился по земле. Густая пыль поднялась из строительного мусора, пока одиноко звонили в покинутых башнях старые колокола. Пыльный воздух наполнился вспышками.

– Моника, примите эти билеты, – мягко посоветовал Ноэль. – Через день-другой вы должны уехать, если мы не умрем. Об этом говорили серьезно, приказали уезжать с острова. Я видел готовящиеся указы. Почему бы не воспользоваться этим сейчас? Положение будет менее суровым, если вы уедете первой.

– Я уеду последней! – утверждала Моника решительно.

18.

С первое по двадцатое августа продолжали сменяться тревожные явления. Мон Пеле безжалостно испускал на разрушенный остров смертоносные испарения, потоки лавы, ужасные подземные шумы, которые переходили в сильные землетрясения. Еле уцелели дома даже в самых отдаленных местах, которые затронуло злобное чудовище: города Ламантен, Анс д`Арле, Сент-Анн превратились в груду мусора, развеянный обжигающий пепел проходил тысячи расстояний над морем. Два миллиона тонн смертоносного пепла собрали на островах Барбадос. Весь изгиб малых Антильских островов, с Шарлотта-Амалия до Порт-Испания, от Виргинских островов до Сан-Хорхе и Тобаго – все сотрясалось от слабых до сильных землетрясений, в судорогах вулкана Мартиники. А рядом с Фор-де-Франс, среди беженцев в пещерах и хижинах из пальм, у края небольшой бухты Крепости Сан-Луи, последний Д`Отремон боролся со смертью, пронзенный насквозь ужасной раной.

– Я хочу пить, пить. Воды… Воды!

– Ты не слышал, Колибри? Подай ему чашку.

– Нет ни глотка чистой воды, капитан.

– Ну дай ему. Не видишь, что он хочет пить?

Хуан приблизил к губам, горящим от лихорадки, грубый глиняный сосуд, где остался последний глоток свежей воды. Светлая голова спутанных волос снова упала на тряпки, служившие подушкой, благородное и бледное лицо оставалось неподвижным, и что-то наподобие улыбки стерло глубокую печаль с губ Хуана:

– Теперь он будет еще спать. Ему лучше, лихорадка спала, пульс лучше, восстанавливаются силы. Если бы мы могли накормить его…

– Это было бы хорошо, капитан?

– Надеюсь, что он в любом случае поправится. Это виноградная лоза. На первый взгляд он кажется слабым и хрупким, но нет, Колибри. У Д`Отремон и Валуа еще много сил.

– Вы хотите, чтобы он выздоровел? Чтобы выздоровел и пошел в свой дворец, усадьбу, где плохо обращались с работниками, как будто они рабы?

– На Мартинике уже нет больших усадьб. Только руины и смерть, а глухо рычащее вулканическое чудовище – наш единственный хозяин.

– Мне страшно, капитан, – пожаловался мальчик, почти плача.

– Очень скоро ты сможешь сбежать из этого ада, мальчик. Когда Ренато очнется. Ему будет легко получить место в одной из лодок, что отплывают. Я попрошу его взять тебя с собой. Уверен, он не откажется спасти тебя.

– А вы, капитан?

– Я нет, Колибри. Я еще должен сделать кое-что здесь. Мне сообщили, что какие-то верующие из Монастыря Рабынь Воплощенного Слова нашли убежище в Ривьер-Сале, а другие разъехались по разным местам. На рассвете я пойду туда.

– Ай, капитан, вы убьете себя так, если будете ходить туда-сюда! Везде вам говорят, что есть одна монахиня, там… И все говорят одно: что бедная сеньора Моника…

– Замолчи! Что ты знаешь? Что знает кто-либо?

– Если сеньор Ренато был бы добр и нашел место на корабле, чтобы вы тоже уехали, капитан…

– Для меня он не будет его искать, а я не соглашусь, Колибри. Я не уеду из Мартиники, пока не откажусь от надежды. Я уеду последним!

Резко он встал, сделав ударение на последних словах, прошел несколько шагов и выбрался из странной дыры, служившей им жилищем. Стены были покрыты циновкой, пальмовая и тростниковая крыша прислонилась к входу в вулканический грот. Застывшая много веков назад лава, остывшая под солнцем, кто знает в какие далекие дни, образовала нечто вроде естественной стены в округе Крепости Сан-Луи, в заливе Фор-де-Франс. Как же близко был он к той, которую так жадно искал! Какая необъяснимая игра, какая невообразимая насмешка судьбы заставляла бежать так далеко, когда достаточно было преодолеть один километр, чтобы найти ее!