Джон Дири - Любовь и другие виды спорта

— Постой-ка. А почему ты в штанах? — подозрительно спросил он. — Ты что, утром только вернулся?

Молчание.

— Ты что, ночевал у нее?

Я перевернулся на другой бок — спиной к Алексу.

— Да ты никак переспал с ней, чувак, а?

— Алекс. Иди.

Я почувствовал, как он склонился надо мной.

— Я прав. Ты с ней переспал.

— Алекс…

Он хлопнул в ладоши и завыл от радости.

— Это же классно! Классно!

Он заткнулся, и послышались какие-то странные хлесткие звуки.

Я обернулся. Оседлав баскетбольный мяч, Алекс прыгал рядом с журнальным столиком, хлопая себя по ляжкам. Лицо его было растянуто в предвкушающей улыбке.

От злости у меня даже головная боль немного прошла.

— Что в этом классного? — раздраженно спросил я. — Что, скажи на милость, хорошего? Это полная катастрофа.

— Никакая не катастрофа! — заорал Алекс. — Ты не представляешь, как я рад за тебя! Да все просто супер! Теперь очухаешься, вот увидишь, а то в последнее время ты вел себя как долбанутый козел, смотреть было противно.

Я прикрыл глаза рукой, тщетно пытаясь отгородиться от окружающего мира.

— Значит, она больше не встречается с этим… клиентом, как его…

— Расселом… Видимо, нет.

— Значит, вы снова вместе?

— Нет.

— Как нет?

— Просто нет.

Алекс помолчал, но совсем недолго.

— Значит, вы просто так покувыркались в память о старых добрых временах?

— Откуда я знаю?

— Так это был не примирительный секс?

— Нет. Точно нет.

— Ну-у-у, — многозначительно протянул Алекс. — Если ты уверен…

— Я уверен.

— А ей ты сказал?

— Нет. Мы не разговаривали. В смысле, на эту тему.

— Но она поняла?

— Надеюсь.

— Ну-у-у-у…

— Может, хватит?

— Чего хватит?

— Ну-у-у-укать.

— Не, чувак, я от тебя фигею, честное слово, просто фигею. Решиться на такое… Ну ты крут, чувак. Вот только чего ты себя ведешь-то так?

— В смысле?

— Понятно, в каком смысле. Ты ведь несколько месяцев сам не свой ходил. Ныл, жаловался, еще чуток — и в депрессию бы жахнул. Да ты ведь просто зациклился на ней. И вот ты ее встречаешь. И не просто встречаешь, а пьянствуешь с ней, потом заваливаешься к ней домой, кувыркаешься с ней. И что? Радуешься ты, чувак, так, будто месяц очко драил в сортире.

— Очень поэтично, — проворчал я.

— О поэзии ты уж сам как-нибудь позаботься, Хемингуэй. Короче, ты меня понял, чувак.

Конечно, я его понял. Я понял все уже утром. Вернувшись домой, я несколько часов подряд пожинал плоды вчерашнего кутежа. И дело не только в ужасающем похмелье. Куда больше меня удручало мое изменившееся представление о Ким.

Нечто подобное происходит с моими произведениями. Закончив рассказ, я откладываю его в сторону на недельку-другую. Потом перечитываю свежим взглядом и нахожу кучу недоделок и огрехов, они просто выпирают, даже странно, что я не заметил их сразу. Разумеется, этот этап неизбежен, если ты желаешь достичь хотя бы подобия совершенства. Но есть в нем и неприятная сторона: то, что считал шедевром, чем так гордился, вдруг оказывается посредственной и заурядной писаниной, над которой еще корпеть и корпеть, прежде чем она превратится в нечто удобоваримое.

Примерно то же самое приключилось со мной накануне. Я все еще сходил с ума от Ким. Точнее, от ее тела. Красота ее никуда не делась, и чувственность никуда не делась, и ее аромат, от которого я буквально дурел, был при ней. А вот с характером Ким что-то произошло, точнее, это со мной что-то произошло. То ли после третьего, то ли после четвертого коктейля я поймал себя на мысли, что некоторые ее черточки, которые мне прежде нравились, да что там, которые я боготворил, стали меня дико раздражать, даже бесить. Ее энергичность вдруг показалась мне развязностью, а ее уверенные манеры — бесцеремонностью. Детская непосредственность больше смахивала на вульгарность и фальшь. А ее осведомленность обо всем на свете обернулась поверхностным всезнайством, за которым нет ничего, кроме стремления произвести впечатление. Женщина, которую я любил за изысканность, естественность и простоту, вдруг оказалась обычной холеной дурой, склонной к дешевой эффектности.

Мы сидели в баре, пили, и я внезапно словно прозрел. До меня дошло, что я совсем ее не знаю. И что мне нет до нее абсолютно никакого дела. Стыдно признаваться, но бурная ночь стала не столько взрывом чувственности, сколько выплеском разочарования, своего рода жестом отчаяния и одновременно прощанием с несбывшимися надеждами.

А утром, по дороге домой, на меня навалилась тоска. Меня одолевали два чувства — сожаление об утраченной любви и нарастающая злость на себя. Как я мог вообще влюбиться в нее? И как же я буду теперь жить без этой любви? Снова и снова задавая себе эти два сакраментальных вопроса, я впал в жесточайшее уныние, а похмелье довершило дело. У меня осталось лишь одно желание — сдохнуть, и поскорее. Правда, все из-за того же похмелья сил осуществить это желание совершенно не было, но вдруг именно похмелье и доконает меня.

Овощем валяясь на диване, я покрывался потом, постанывал от выстрелов, то и дело сотрясавших мою бедную башку, и вяло терзал себя самоанализом, больше напоминавшим самоедство. Если честно, самоанализ — не самая сильная моя сторона. Да и вообще, не очень-то достойное это занятие — вивисекция собственных чувств и поступков. Все равно что заглядывать в унитаз, изучая собственное дерьмо. А если задуматься, как можно анализировать, будучи объектом этого анализа? Полный ведь бред. Вот этим бредом я и развлекался до прихода Алекса. Расчленял свои чувства, выворачивал наизнанку мысли и спрашивал себя, снова и снова: как дальше? Жить-то как мне дальше? И ответ находил один — плохо мне дальше жить, тошно и мерзко. Лучше и не жить вовсе…

Алекс наконец перестал прыгать в пароксизме восторга, скрестил руки на груди и уставился куда-то в стену. Он явно обмозговывал услышанное и увиденное. Воспользовавшись моментом, я решил освоить вертикальное положение. Осторожно спустил ноги с дивана, выпрямился и подождал, пока голова и желудок адаптируются к новой ориентации в пространстве.

Алекс, как ни странно, все молчал.

— Она хочет, чтобы мы снова сошлись, — пробормотал я.

Алекс дернулся, уставился на меня. Глаза у него расширились, как у мультяшного персонажа.

— Это она так сказала?

Я медленно и очень осторожно кивнул.

— А ты чего ответил?

— Что она спятила.

— Это было до или после койки? — уточнил Алекс с ехидцей.

— До, — признался я.

Алекс удовлетворенно хмыкнул, словно и не сомневался в таком ответе.

— Думаю, она только говорит , что хочет вернуть меня. На самом деле ей нужно мое внимание. Или прощение. Или… еще какая фигня.