Виктория Ростокина - Счастье в кредит. Книга 2

— Да вы что, лисичек не видели? — фыркнула Ирина. — Тоже мне, грибники!

— Не лисичка, а лисичкин, — пояснила Виана, проигнорировав Иринину издевку. — У всякого зверя в лесу свой гриб есть. Они от него силу берут. Есть змейкины, есть лосиные, и для ежей, и для белок…

— А для людей? — спросил Владимир Константинович, с улыбкой глядя, как Виана вновь преображается из девчонки в кладезь непонятной мудрости…

— Для людей белые, подберезовики… Кстати, лисички тоже… Вот скандинавы, например, чтут народные приметы — только одни лисички собирают.

— Так что, кроме белых, и есть ничего нельзя? — растерянно спросила Наташа. — А я всяких набрала…

— Виана, не расстраивай ребенка, — сказал профессор. Виана улыбнулась.

— Вот сваришь его, съешь и станешь хитрой-хитрой, коварной-коварной, как лисица… Кстати, из него бульон выйдет наподобие куриного, и пахнет так же…

Она отдала Наташе триб. Та засмеялась в ответ.

А Ирина подумала, что хитрой и коварной не мешало бы стать именно ей. Отнять, что ли, у Наташки и самой слопать?

«Фу, глупости, — одернула она себя. — Что я, в бредни этой шарлатанки поверила? Вот она сама небось только такими грибочками и питается. Сама проболталась — вкус знает. То-то к Платоше эдакой лисичкой стелется… Интересно, что у нее в пакетике? Наверное, одни мухоморы да бледные поганки для приворотного зелья…»

И тут же с сожалением подумала, что, пожалуй, попросила бы у Вианы приворотного для Андрея и отворотного для Наташки… Если бы, конечно, хоть на секунду поверила, что Виана способна их сотворить. Если бы верила хоть в сотую долю ее возможностей, о которых взахлеб твердила Наташка. Как жалко, что все это сказки…

А может, не сказки? Может, эта восточная колдунья и вправду приворожила Андрея к своей подопечной? Ведь он к ней рвется, а словно из силков вырваться не может…

У Ирины даже озноб пробежал по коже…

«Ладно-ладно… — подумала она. — Колдуй, девочка, колдуй… Верь в эти «энергетические потоки» и махания руками. «Мы пойдем другим путем», как сказал дедушка Ленин. Пожалуй, единственное умное, что он в жизни произнес».

Андрей, оставив женщин обсуждать достоинства и недостатки лесной добычи, улучил наконец момент, чтобы переговорить с Евгением Ивановичем.

Тот смотрел на приближающегося Андрея такими глазами, словно видел его насквозь. Но молчал, обламывая веточки с тонкого прутика… Ждал…

— Евгений Иванович, что ж вы один скучаете? — издалека, по-светски начал Андрей.

— Я не скучаю, помилуй… — тот растянул в улыбке тонкие губы. — Я дышу… думаю… Здесь хорошо думается, ты не заметил?

Андрей почувствовал, как заливается краской до корней волос. Такой проницательный взгляд… Наверное, по его лицу видно, чем он занимался, уединившись с Ириной… Ясно, что ни о чем не думал…

Он запнулся в растерянности, не зная, как подвести беседу к самому главному, ради чего, собственно, и был зван Евгений Иванович на дачу на «новоселье».

А тот терпеливо смотрел на него с легкой иронией.

— Понимаю, — протянул он. — Молодость так беспечна и легкомысленна. Это мы, старики, уже задумываемся о вечном, а вы все сегодняшним днем живете, не загадывая, что будет завтра…

«Как раз про завтра я и думаю… — мелькнуло в мозгу у Андрея. — Ой, что будет завтра…»

Он едва шевельнул враз пересохшими губами. Что он, не понимает? Или не хочет понимать? А не хочет, значит, не придется рассчитывать на его помощь?

Евгений Иванович поморщился.

— Ну, не тяни, Андрей. В чем проблема? Я уже давно жду, когда же ты сообщишь мне, ради чего я посетил сей чудный лесочек?

— Институт… — тяжело вздохнул Андрей.

— Ах, это… — протянул Евгений Иванович. — Наслышан…

— Значит, вы знаете, что меня могут отчислить? — изумленно уставился на него Андрей.

— Значит, знаю… — едва улыбнулся он.

Вот садист! Тянет и мучает… Хочет, чтоб Андрей просил униженно… Но ничего другого ему и не оставалось. Это последняя и единственная надежда.

— Помогите мне остаться в институте, — умоляюще сказал он. — Я не переживу, если…

— Полноте, не такое люди переживают… — саркастически усмехнулся Евгений Иванович и сразу вновь стал серьезным. — Конечно, я помогу, — произнес он. — Разве я могу допустить, чтобы такой способный, подающий надежды парень остался без образования из-за глупости, из-за какой-то юбки…

— Я вам так обязан… — бормотал Андрей благодарно. — Я и так ваш должник…

— Не о тех долгах думаешь, — строго сказал Евгений Иванович. — Что ты мне действительно должен — так стать не меньше как ленинским стипендиатом, а не филонить и гулять. Усек?

Неожиданно проскочившее в его речи жаргонное словечко резануло уши Андрея, но он, потупившись, торопливо кивнул.

Евгений Иванович вдруг засиял, как медный пятак.

— Ну что, Наташенька? Слышал, вы с богатой добычей… Покажите-ка…

Андрей даже не заметил, как подошла Наташка.

А она, услышав последние фразы, насторожилась, недоуменно глядя на их преувеличенно радостные улыбки.

Неужели Андрея могут выгнать из института? Почему же он молчал, ни слова не сказал ей?

И, как всегда, нашла тут же умиротворяющее объяснение — щадил, не хотел волновать… Запутался, замотался… Бедный.

Осень. Звенящий шорох сухих листьев под ногами и над головой. Роняет лес багряный свой убор… «Унылая пора! очей очарованье…»

Поэзия во всем. И в холодных порывах ветра, и в особенном, осеннем, прелом запахе, исходящем от земли. И в яблоках, которые так и остались висеть на ветках. Утром сорвешь такое яблочко — а оно как камень, промерзло насквозь. Кладешь его в кастрюльку и — сразу, не размораживая, — в погасшую, но еще не остывшую печку. Томиться.

Слово-то какое — старинное, удивительное: томиться. Томление. Не тоска, не уныние, а что-то медленное, тягучее, неопределенное. Как ожидание.

Томиться — Томилино. Томилинская осень. Звучит почти как Болдинская, а может, еще лучше.

Вечерами, в отсутствие Андрея, Наташа работала. Она записалась на спецсеминар к Владимиру Константиновичу и делала курсовую под его руководством.

Это было ее первое самостоятельное научное исследование. И, оставаясь один на один с листом бумаги, она чувствовала себя настоящим философом, размышляющим о смысле жизни.

Работа должна была освещать взгляды какого-нибудь зарубежного мыслителя на выбор студента. Наташин же выбор удивил профессора Мартынова. Девчонка-второкурсница решила писать о теософии Елены Петровны Блаватской, своей соотечественницы — правда, работавшей за границей. Это не вписывалось в учебную программу. Труды Блаватской в Советском Союзе еще не печатались, и само имя этой необыкновенной женщины было мало кому известно. А если оно и упоминалось, то обязательно с каким-нибудь уничижительным эпитетом: антинаучный мистицизм, пережитки прошлого, идеалистические предрассудки и так далее.