Барбара Эрскин - Победить тьму...

— Джинни, пришел сын пастора.

Доброе, с розовым отливом, лицо Джинни возникло за его спиной. Она была одета в рабочий халат, который всегда носила, находясь в доме.

— Здравствуйте, миссис Бэррон. — Адам смотрел на нее, и, к его крайнему смущению, глаза его наполнились слезами.

— Адам. — Она протолкнулась мимо мужа и своими пухлыми руками заключила мальчика в крепкие объятия. — О, мой бедняжка. — Он был почти одного с нею роста, но на какой-то момент вновь почувствовал себя маленьким мальчиком, ищущим утешения, теплоты и любви.

Она провела его в кухню, вытолкала мужа и усадила Адама за свой стол. На столе находилась кружка чая с молоком, варенье, лежала толстая краюха хлеба; Джинни стояла и смотрела на него. Его бледное лицо обрело прежний цвет, и слезы высохли, но это не могло скрыть несчастного выражения лица мальчика. Собака сидела рядом, прижавшись к его ногам.

— Ты понимаешь, что произошло? — Она села напротив него и потянулась за большим коричневым чайником для заварки.

Он пожал плечами.

— Отец сказал, что мать ушла. — Слезы вновь подступили к его глазам. — Он сказал, что она грешила.

— Она не грешила! — Сила, прозвучавшая в ее голосе, помогла ему подавить рыдание, зарождавшееся внутри него. — Твоя мать — достойная, красивая, добропорядочная женщина. Но этот человек загнал ее в тупик.

Адам нахмурился. Не поняв метафоры, он представил себе автомобиль, управляемый незнакомцем.

Джинни Бэррон пришла в возбуждение. Ее светлые волосы сбились вокруг ее головы в завитушки, когда она подняла чайник и вновь наполнила обе кружки.

— Не могу понять, как она могла так долго терпеть его. Надеюсь лишь, что она найдет счастье там, куда она ушла.

— А куда она ушла? — Он в отчаянии взирал на нее.

Она покачала головой.

— Не знаю, Адам, право, не знаю.

— Но она должна была сказать вам? — Адам закусил губу.

Она снова покачала головой.

— Она никому ничего не сказала, это я знаю.

— Но почему она оставила меня? — Это был крик сбитого с толку ребенка. — Почему она не взяла меня с собой?

Джинни поджала губы.

— Не знаю. — Она тяжело вздохнула. — Не потому, что она не любит тебя. Ты должен верить этому. Возможно, она сама не знала, куда идет. Не исключено, что она пошлет за тобой несколько позже.

— Вы думаете? — В его больших карих глазах содержалась мольба.

Встретив его взгляд, она не могла ему лгать и давать заверения, которых он желал. Все, что она смогла сказать, сводилось к следующему: «Надеюсь, Адам, очень надеюсь». Сьюзен Крэг была подругой, но не посвящала ее в свои секреты. Не в ее натуре было вверять кому-то слишком много. Ей достаточно было знать, что Джинни останется здесь ради Адама.

Когда он уже поднялся, чтобы уходить, то вспомнил, почему они в ее кухне, а не у них дома.

— А вы что, больше не работаете у нас?

Она отрицательно покачала головой.

— К сожалению, нет, Адам. Твой отец не хочет, чтобы я там находилась.

Она никогда никому не расскажет, тем более ребенку, о тех отвратительных, гневных словах, которыми этот обезумевший человек осыпал ее, когда она попыталась защитить, а затем оправдать решение его жены уйти от него. Она положила руки на плечи Адама, всем сердцем сопереживая ребенку. Когда члены ее семьи покинули дом и разъехались по всей Шотландии, а один даже уехал в Канаду, она в глубине души стала считать Адама своим сыном.

— Слушай, Адам. Я хочу, чтобы ты помнил, что я здесь, если тебе понадоблюсь. Ты можешь прийти ко мне в любое время. — Она твердо выдержала его взгляд. — В любое время, Адам.

У нее не было ни малейшего представления, что будет делать мальчик, и она ему не завидовала. Но он обладал смелостью, и она всегда восхищалась им из-за этого.

Когда на этот раз он вошел в калитку и приблизился к дому, парадная дверь была открыта. В холле он нерешительно остановился. Дверь в кабинет отца была закрыта, и он взглянул на лестницу, подумав о том, может ли он вовремя достичь ее на своих бесшумных резиновых подошвах. Он был уже почти возле ее, когда услышал за собой звук открывающейся двери. Его охватила паника. На какой-то момент, когда он повернулся и увидел отца, ему показалось, что его вот-вот стошнит.

Томас Крэг стоял сзади, резким движением головы он приказал мальчику проследовать в его кабинет. Лицо пастора было мрачным, он был небрит. Закрыв дверь за сыном, он снял с крючка, находившегося на другой стороне двери, широкий кожаный ремень.

Адам захныкал, ледяной страх парализовал его, он напрягся в ожидании порки.

— Отец…

— Где ты был этой ночью?

— На холме. К сожалению, я заблудился в тумане.

— Ты не подчинился мне. Я велел тебе идти в свою комнату. Мне пришлось искать тебя. Я обыскал всю деревню. И берег реки, я не знал, что с тобой!

— Прости, отец. — Ему было стыдно перед собой за то, что он испугался, но он ничего не мог поделать. — Я был расстроен. — Он говорил очень тихим голосом.

— Расстроен? — повторил за ним отец. Он намотал ремень на руку, сделав двойной виток на кулаке. — Ты считаешь, что это оправдывает неповиновение?

— Нет, отец. — Адам сжал вместе руки, чтобы они перестали трястись.

— Ты признаешь, что Бог желает твоего наказания?

«Нет, — кричал он самому себе. — Нет. Мама говорит, что Бог — это Бог любви. Он прощает. Он не захочет, чтобы меня пороли».

— Ну? — Голос Томаса был подобен шипению.

— Да, отец, — прошептал Адам.

Несколько секунд отец стоял, молча глядя на сына, затем отодвинул от стены прямой деревянный стул и, поставив его перед письменным столом, указал на него.

Адам дрожал.

— Пожалуйста, отец…

— Довольно слов.

— Отец…

— Бог ждет, Адам! — Пастор неожиданным ревом заглушил произносимую шепотом мольбу сына.

Адам подчинился. Его ноги, сильно дрожавшие, едва слушались его, когда он подошел к стулу и согнулся над ним, засунув от отчаяния в рот кулак.

Томас Крэг был по-своему человеком справедливым, искренне верившим в суровую, строгую религию, которую проповедовал. Какой-то частью своей души он понимал, что несчастье мальчика, потерявшего мать, наверно, было не меньшим, а возможно, и большим, чем его собственное горе, горе человека, потерявшего жену, но, когда он начал размахивать кожаным ремнем, опуская его на беззащитную спину ребенка, что-то в нем оборвалось. Он вновь и вновь взмахивал ремнем, видя перед собой не худые бедра, измятую рубашку и трусы четырнадцатилетнего мальчика, а фигуру своей красивой, вызывающей, непокорной жены. Лишь когда мальчик свалился у его ног, он в ужасе остановился.

— Адам? — Он бросил ремень. Он встал на колени около мальчика и с ужасом взирал на кровоточащие рубцы, выступившие на ягодицах мальчика, длинные кровавые рубцы, намочившие его трусы. — Адам? — Он протянул руку к голове сына, лежащей под неудобным углом к телу, и отпрянул, побоявшись вдруг прикоснуться к нему. — Что я наделал?