Сьюзен Льюис - Западня

— Господи! — ахнула Дейдра. — Но это же безумие! Это…

— Да, Дейдра, они все безумны. Пол и Серджио унаследовали красоту матери и ее болезнь. В сыновьях эта душевная болезнь проявилась роковым образом. Пол убил мать, и с тех Пор Серджио жаждет отомстить. Вот почему он выбрал Мадлен.

Дейдре хотелось крикнуть в лицо этой старой женщине, что она сама сумасшедшая. Но в глубине души она знала: как это ни ужасно, Сильвестра говорит правду. Ей вспомнились реакция Серджио на первое упоминание о Поле, настойчивые требования, чтобы она сообщала ему обо всем, что касалось Пола, делала все, чтобы Пол и Мадлен оставались вместе.

— Но прежде я расскажу тебе об Оливии.

Дейдра содрогнулась: интонация Сильвестры не сулила ничего хорошего.

— Никто не знает, где она сейчас, жива ли…

— Жива! Серджио говорил мне…

— Нет, Дейдра, Оливия умерла.

Затаив дыхание, Дейдра с яростным отрицанием смотрела на пожилую женщину.

— Но Дарио… Серджио и Дарио утверждали, что я ее увижу…

— Увидишь, но не так, как ты думаешь. Говорю это потому, что знаю, что случилось в bottega. Вот почему с тобой встретилась я, а не Энрико. Я — великая грешница. Ты любишь Серджио, да?

Дейдра кивнула.

— Значит, тебе знакома его манера ипнотизировать людей…

— Гипнотизировать, — машинально поправила Дейдра.

— Да, гипнотизировать — взглядом и силой своего обаяния. Все любят Серджио, всех к нему тянет, потому что он — гений, это знает вся Италия. Но он болен. После смерти матери Росария, жена Энрико, постаралась убедить его, что он — не Микеланджело, и он поверил, но и сегодня работает по методу Микеланджело, даже одевается в bottega как во времена Кватроченто. Однако он понимает: художников много, а ему хочется выделиться. И вдруг ему в руки попадает дочь очень богатого американца. Ее знает весь мир. А Мадлен — разве он не настаивал, чтобы ты помогла ей прославиться?

— Да, но в этом не было нужды, я и сама…

— Неважно. Главное, она — возлюбленная Пола О’Коннелла, а то, что она — знаменитость, явилось дополнительным подарком судьбы. О нем заговорит весь мир! Видишь ли, он изучает анатомию человека так, как это делал Микеланджело. Знаешь, что я имею в виду?

Да, Дейдра знала…

— Микеланджело расчленял тела мужчин. Серджио Рамбальди расчленяет тела женщин и благодаря полученным знаниям создает великолепные скульптуры.

— Нет! Не может быть! Я не верю!

Сильвестра словно не слышала.

— Мой внук Арсенио боготворил Серджио и стал его учеником. Когда Оливия приехала в Италию и люди в Нью-Йорке приговорили ее к смерти, Серджио увидел в этом перст судьбы. В ночь перед сходкой Арсенио должен был дать ей снотворное — смертельную дозу. Но Арсенио полюбил эту девушку и захотел ее спасти. Они занимались любовью, а затем он подсыпал ей в напиток немного порошка. Она потеряла сознание, но не умерла. Но он побоялся признаться в этом Серджио. Поэтому, когда ей вонзили нож в артерию, оттуда хлынула кровь и ослепила моего внука. Теперь он повсюду видит только кровь. Он был невменяем, и Энрико отвез его в психиатрическую клинику, потому что в бреду Арсенио выкрикивал имя Оливии. Потом он пришел в себя, но мы оставили его там, чтобы спасти Серджио. Я делала это ради себя и ради Росарии, которая любила его как брата. Но теперь Росария мертва, и Серджио должен заплатить за свое преступление. О да, ты увидишь Оливию — теперь она живет в мраморе.

Дейдра вскочила с помертвевшим лицом и сверкающими глазами.

— Мадлен! Где она?

— С Энрико во Флоренции.

Дейдра на мгновение успокоилась. Зато в глазах Сильвестры мелькнул испуг.

— Когда он хочет взять ее, Дейдра?

— Сегодня вечером.

— Так скоро! Мы должны спасти ее. Но я не могу связаться с Энрико. Будем надеяться, что они заедут сюда перед возвращением в деревню. А ты поезжай в Фелитто и жди там.

В тот самый момент, когда Дейдра въезжала в ворота усадьбы Таралло, Пол остановил свой автомобиль возле кафе в Паэзетто ди Питторе. Начался дождь, но он не чувствовал ни дождя, Ни пронизывающего ветра: буря бушевала у него в груди. Все мысли и чувства сконцентрировались в один сгусток ярости и боли, разраставшийся с каждым воспоминанием о предательстве Мадлен. Но несмотря на омерзение и уязвленную гордыню, он был рад тому, что наконец-то принял решение. Вот она, панацея! Как он раньше не додумался?

Он взошел на террасу; от напряжения на лбу появились морщины. Столько лет прошло! Однако он все прекрасно помнил. Энергичным пинком ноги он отодвинул стол; открылась дверь в погреб. Пол оглянулся по сторонам, окинул внимательным взглядом поросшие лесом горные склоны, унылые, заброшенные коттеджи, запертую дверь кафе и забрызганный грязью пол террасы. Пол рванул щеколду и стал спускаться по каменным ступеням.

Он не подумал о фонарике и вскоре очутился в кромешной тьме. Однако он знал: за рядами покрытых толстым слоем пыли бутылок есть только один лаз, один-единственный путь, который приведет его к брату.

На поиски ушло много времени, и много бутылок было разбито, прежде чем он нащупал и отворил дверь, ведущую в туннель. Ноги разъезжались в стороны; чтобы не упасть, ему дважды пришлось припасть к осклизлой стене, но еще немного — и он снова увидит дневной свет.

Когда Пол вышел из недр горы, дождь припустил вовсю и сбил его с ног. Хватаясь за обнаженные корни деревьев, он поднялся и нырнул под спасительную сень леса. Через каких-нибудь десять шагов в зарослях ежевики обнаружилась дорожка — узкая, извилистая, круто забирающая в гору. Допотопные перила помогли ему удержаться на ногах и дотащиться до пещеры.

То была гробница древних этрусков. Мать-природа заботливо укрыла вход, но Пол разгреб тяжелые сучья и ступил внутрь.

По освещенным свечами стенам метались тени людей в рабочей одежде, суетившихся вокруг мерцающей в полутьме желтовато-белой мраморной плиты. Пол и потолок были расписаны причудливыми изображениями римских богов. По стенам сочилась влага, стекая в узкий желоб. Пахло землей и сыростью. Снаружи завывал ветер, словно злясь, что не может ворваться в оскверненную гробницу. Но Пол ничего этого не замечал, даже не обратил внимания на то, что люди у плиты прервали свою работу. Его взгляд был прикован к великолепной статуе в глубине пещеры. В золотых лучах прожекторов алебастровое лицо казалось в одно и то же время и живым, и неземным, демоническим. Мраморные губы словно разговаривали с ним, маня в глубь пещеры; глаза смотрели со слепым обожанием. Пол был совершенно околдован. Он затаил дыхание, но мрамор цвета слоновой кости излучал такую энергию, что, казалось, дышал вместо него и беззвучно что-то шептал — может быть, даже угрозы. Никогда еще Пол не видел такого сочетания красоты и порока.