Фред Стюарт - Титан

Поскольку все комнаты в Тракс-холле были уже распределены, Чарльз, которого здесь не ждали, вынужден был остановиться в Одли-плэйс, все еще принадлежавшем его отцу и использовавшемся разными членами семьи для проведения там нечастого летнего отдыха. Однако основную часть времени старинный особняк, который так нравился Эдвине, пустовал. Но Чарльз не испытывал неудобств: управляющий и его жена были заранее предупреждены о приезде младшего Флеминга. Поэтому когда в лондонском аэропорту Хитроу приземлился трансатлантический лайнер, принадлежавший «Флеминг индастриз», Чарльза встречал «роллс» с шофером, на котором молодой хозяин и добрался до Одли-плэйс. В доме все было готово для его приема. На дворе бушевал суровый февраль, но температура внутри дома поддерживалась на уровне двадцати градусов выше нуля. Огонь был разведен во всех каминах дома.

Но Чарльз, как и всякий богатый человек, воспринимал комфорт как явление само собой разумеющееся. Он стоял перед камином в библиотеке, пил неразбавленное виски и думал о своем отце. Он живо помнил сцену, происшедшую в этой самой комнате двадцать два года назад, когда Ник выплеснул ему спиртное прямо в лицо и, схватив за грудки, выдернул из кресла. Он тогда едва не лишил сына наследства, и этого Чарльз не забыл и не простил. Что он будет делать теперь, когда узнает о последнем коварном плане Чарльза? Да он, наверное, уже знает. Эдди, конечно же разболтал. У Чарльза не было никаких иллюзий насчет реакции отца: он вышвырнет его к чертовой матери из «Флеминг индастриз». Но тут либо пан, либо пропал. Все равно им двоим империей не править. У руля должен остаться кто-то один: он или отец.

У Чарльза было два козыря в рукаве. Будет и третий, если удастся уговорить Сильвию.

Сильвия. Все сейчас зависело от его непостоянной красавицы-сестры.

Глядя на огонь в камине, Чарльз тоже вспомнил тот далекий день, когда он совершил с ней кровосмешение.

Сильвия… Даже одно ее имя волновало ему кровь.

Эдвина, как и большинство англичан, никогда всерьез не принимала современное искусство, и в течение 20—30-х годов, когда ее муж увлеченно собирал свою впечатляющую коллекцию современных полотен, ее реакцией на очередное поступление в лучшем случае была наигранная радость, в худшем — гримаса и реплика типа:

— Милый, тебе не кажется, что это несколько… некрасиво?

Она ценила только полотна, «рассказывающие целую историю», или старые добрые семейные портреты, выполненные, желательно, Гейнсборо или Лоуренсом.

Поначалу Ник относил ее замечания по поводу современной живописи на счет ее «английской провинциальности», но с течением времени он все чаще и чаще задавался вопросом: нет ли доли истины в том, что говорит Эдвина? К 50-м годам он пришел к твердому убеждению, что модерн, несмотря на то возбуждение в умах, которое он вызывал в начале столетия, теперь деградировал в идиотское кривлянье, если не хуже.

Диана, несмотря на ту исполненную приключений жизнь, которую она прожила, также имела консервативные взгляды на искусство. Поэтому сразу же после свадьбы Ник с Дианой набросились на старину с великой жадностью. Это было тем легче сделать, что у Ника было громадное состояние.

Результатом этого явилась не только радикальная смена картин, украшавших особняки и виллы Ника, но и решение сделать из яхты настоящий музей старинной живописи. Причем отдавалось должное и XX веку: яхта была отражением современных чудес в области технологий судостроения. Чего стоило только оснащение ее разветвленной и скрытой системой кондиционирования воздуха, телефоном, телевизором, электричеством!

Все же остальное напоминало здесь о дедовской старине. Примером того служила хозяйская каюта. Стены были оклеены обоями начала XX века, на которых были изображены виды старого Лондона. Эти обои разыскала Диана и тут же в них влюбилась. Ник не пожалел отдать за них восемьдесят пять тысяч долларов. Ковер, покрывавший пол в каюте, был старинной персидской работы. Мебель была вся сплошь XVIII века, включая и французский стол-бюро, стоимость которого поразила даже Ника. Результатом этого экстравагантного «ухода в романтическую старину» стала, пожалуй, самая красивая каюта-спальня в мире. Диана была в нее просто влюблена. Ее не волновала стоимость этого удовольствия. Как сказал как-то Ник: «Если мы обанкротимся, то врежемся в айсберг и на одной страховке поправим дела».

«Сизпрей» скользила по водам Карибского моря со скоростью двадцать узлов, направляясь к Багамам, и айсбергов на пути было что-то не видно.

В тот день Диана только что закончила одеваться к обеду и уже хотела выйти из спальни, как туда неожиданно ворвался Ник. Ей никогда прежде не доводилось видеть его в таком бешенстве.

— Будь он проклят! — в ярости крикнул он, захлопнув за собой дверь. — Будь он проклят!

— О ком ты? — воскликнула она обеспокоенно. — Что случилось?

— Опять этот сукин сын Чарльз! Только что звонил Эдди. Чарльз пытается настроить против меня всю семью! Вот так сынок у меня!

Он вдруг замер на месте, схватился обеими руками за грудь, и из его горла вырвался какой-то нечленораздельный звук. В следующую секунду он повалился на постель.

— Милый! — вскричала она, бросаясь к нему.

— Врача… — прошептал он. — Давай сюда врача!

За четыре тысячи миль от яхты в то же самое время на втором этаже Тракс-холла в своей спальне перед зеркалом в полный рост стояла Сильвия и оценивающе рассматривала свой наряд. Поначалу она хотела одеться Клеопатрой, но вскоре рассудила, что в Тракс-холле слишком холодно для такого наряда, поэтому остановилась на одеянии Элеоноры Аквитанской. Но потом она глянула в альбом карнавальных костюмов и поняла, что будет смотреться по меньшей мере глупо в остроконечной шляпе. Тогда она поднялась на чердак, где хранилось множество нарядов Эдвины, вместе с которыми были положены камфарные шарики от моли. Там-то, среди большого количества платьев, пахнувших нафталином и относящихся к 20—30-м годам — вид их напоминал об очаровании далекой, давно ушедшей эпохи, — Сильвии и удалось отыскать белое платье молодой эмансипированной женщины, образ которой культивировался в середине 20-х. Интуитивно она почувствовала, что это то, что надо, а когда примерила его, то к своему облегчению обнаружила, что ее фигура все еще так же хороша, как была у матери в то время.

У крыльца уже останавливались первые автобусы, привезшие гостей из Лондона. Сильвия еще раз глянула на себя в зеркало и решила, что выглядит «супер»: она старалась не отставать от современной молодежи и пользовалась сленговыми словечками. Она унаследовала от матери почти все ее «безделушки», поэтому сейчас, чтобы сделать себя еще краше, она выбрала из шкатулки четыре толстых бриллиантовых браслета в стиле арт деко, две броши из бриллиантов с рубином, пару бриллиантовых серег и великолепное бриллиантовое ожерелье, в центре которого красовался рубин «Кровавая луна», подаренный Ником Эдвине ко дню свадьбы почти полвека назад. Платье доходило ей только до колен, так что она не прятала свои красивые ноги. Оно держалось лишь на двух тонких тесемках, и плечи также оставались открытыми. Ее каштановые волосы были коротко подстрижены по моде 20-х с длинной челкой. Приверженность к ретро она проявила и при выборе яркой губной помады и сильным подкрашиванием глаз.