Фред Стюарт - Титан

Ник читал о Гитлере и знал, что его национал-социалистическая партия насчитывает около пятидесяти тысяч членов, большинство из которых были вовлечены в нее из-за ее оголтелой антисемитской ориентации. Это было тревожным симптомом. Но в данный момент Ника более интересовала красавица-итальянка, сидевшая на некотором расстоянии от него за этим длинным обеденным столом из ореха, к тому же на противоположной его стороне. Черноволосая и белокожая, с длинным прямым носом, придававшим ее профилю изящно-хищнический вид, графиня Паола Альгаротти выстреливала в Ника томными, слегка заинтересованными взглядами, которые не ускользали от внимания Эдвины, сидевшей по правую руку от хозяина замка. К этому времени Эдвина уже привыкла к флирту своего мужа, который правильнее было бы назвать супружеской неверностью, с течением времени все небрежнее скрываемой. Она отвечала на это по-своему, уделяя повышенное внимание удивительно красивому молодому человеку, сидевшему справа от нее. Это был сын владельца замка, молодой граф Рудольф фон Винтерфельдт. Руди, выпускник Оксфорда, представлял собой совершенный образец арийца: светлые, будто нарочно выбеленные волосы, ослепительно голубые глаза и правильные, точеные черты лица вождя викингов. Руди было двадцать три года, и до сих пор ему не приходилось сиживать рядом с кинозвездой. И хотя его род уходил корнями в прошлое на семь столетий, несмотря на то что Руди был родственником бывших баварских королей Виттельсбахов и австрийских Габсбургов, обычно сдержанный молодой человек сейчас был явно опьянен теми знаками внимания, которые ему оказывала одна из голливудских богинь любви.

— К сожалению, я очень мало знаю кинематограф, — говорил он смущенно на своем превосходном английском, — но несколько лет назад в Лондоне я получил большое удовольствие от одного из ваших фильмов. «Горящая юность», кажется.

Эдвина, на руке которой было три толстых бриллиантовых браслета в стиле арт деко, наклонялась к молодому человеку так, что в низком вырезе ее вечернего платья ему стала видна — Эдвина была без лифчика — ее красивая грудь.

— «Юность в огне», — поправила она его. — Это было сто лет назад! В 1922 году! Мой первый фильм. Жаль, что вы не видели других. — Она томно опустила подведенные тушью ресницы. — Вы просто должны приехать в Берлин на премьеру моей новой картины «Бесплодная любовь». Впрочем, ваш отец, наверно, уже пригласил вас. Говорят, это будет фильм года в Германии.

Граф Алекс Винтерфельдт, являвшийся министром культуры в веймарском правительстве, устроил гала-премьеру фильма в берлинском кинотеатре «Глория-паласт», стремясь тем самым начать германо-американский обмен кинофильмами. Эдвина одарила Руди своей самой очаровательной улыбкой, одновременно бросив уничтожающий взгляд в сторону мужа. К ее изумлению, Ник больше не ел глазами итальянскую графиню. Вместо этого он внимательно наблюдал за одним из четырех слуг, прислуживавших за столом. Они как раз вносили сейчас серебряные подносы с олениной и диким кабанчиком. Гром небывалой силы потряс весь замок, ливень продолжал хлестать в высокое окно Рыцарского зала, разделенное сложной рамой на двенадцать разноцветных квадратов стекла, на которых был изображен герб рода Винтерфельдтов. Было уговорено, что все гости останутся в замке на ночь, и это было очень кстати, принимая во внимание погоду. Эдвине замок казался мрачным, словно сошедшим с экрана фильма ужасов, и она была настроена уехать отсюда утром как можно раньше.

— Да, я приглашен, — смущенно ответил Руди, — но, боюсь, не смогу быть в Берлине. Работаю над диссертацией.

— О? — сказала Эдвина, тут же утеряв интерес к разговору, который не касался ее самой. — А о чем у вас будет диссертация?

— Политология. Видите ли, со времени поражения в войне Германия переживает период политической неразберихи…

— Но ведь уличных боев сейчас нет. Из того, что мне приходилось читать дома о Германии, я поняла, что ваша страна сейчас вновь обрела стабильность и процветает…

— Это верно, что за последние два года положение у нас очень улучшилось. Но Германия не будет стабильной до тех пор, пока не будут изменены положения Версальского договора.

Она еле сдержала зевок:

— Мой милый граф, вы слишком серьезны для своего возраста! И слишком красивы для того, чтобы посвящать себя политике. Вас должны волновать вопросы любви и романтики! У вас наверняка есть возлюбленная. Ну расскажите же мне о ней.

Руди окончательно смутился:

— Нет, у меня никого нет… Пока.

«Он боится меня, — подумала она. — Как интересно!»

Тут она увидела, как ее муж бросился на слугу-официанта. Затем прозвучал раскат грома и вслед за ним — крики… Тут же стало ясно, что это был никакой не гром: слуга выстрелил в воздух из пистолета. Гости повскакали со своих мест. Ник в это время опрокинул слугу и прижал его к каменному полу. Граф фон Винтерфельдт звал на помощь своих людей. Раздался еще выстрел и после него — снова крики. Наконец Нику помогли окончательно справиться со стрелявшим, и все закончилось так же быстро, как и началось.

— Врача! — закричал кто-то из гостей-немцев. — Быстрее врача!

Эдвина увидела, как поднимается на ноги ее муж. Со лба его ручейком стекала кровь.

— Ник! — вскрикнула она и бросилась вдоль стола к мужу.

Когда он флиртовал, ярость бушевала в ней, но стоило ей увидеть его раненым, как любовь вернулась, накатила всепрощающей волной.

— В него стреляли! — истерично кричала Эдвина. — О Ник, милый!

Ник приложил носовой платок ко лбу.

— Кость не задета, — пробормотал он. — Все будет нормально.

С этими словами он как стоял, так и рухнул лицом вниз прямо на стол, разбив при этом два винных стакана.

Его отнесли в прилегавшую к Рыцарскому залу библиотеку, обшитую темным деревом комнату с оленьими рогами под потолком, и положили на кожаный диван. Распоряжалась графиня фон Винтерфельдт, которая во время войны была сестрой милосердия. С удивительным для Эдвины спокойствием она потребовала смоченных в горячей воде полотенец и промыла ими рану.

— Вашему мужу повезло, мадам, — сказала она. — Пуля прошла над самой головой, содрав только кожу. Небольшой пороховой ожог и царапина. С ним все будет в полном порядке, разве что останется на память легкий рубец. Принеси, пожалуйста, коньяку, Руди, — обратилась она к сыну.

Все еще не уняв в себе дрожи, Эдвина бессильно опустилась в уродливое кожаное кресло эпохи Возрождения, которое скрипнуло под ее тяжестью.

— Но что это было? — спросила она. — Кто этот слуга, который стрелял в Ника?

— Боюсь, — спокойно сказал граф, — он хотел убить меня.

— Его зовут Миша, — рассказывал Ник, спустя три четверти часа после того, как врач наложил на его рану повязку. — Он большевик, а познакомился я с ним в семнадцатом во дворце великого князя Кирилла. Когда он появился здесь с подносом, мне показалось, что я знаю этого человека. Затем и он узнал меня и, думаю, решил, что я тоже его вспомнил. Когда я увидел, как он полез рукой к себе под пиджак, я решил не рисковать и атаковал. Как только он вынул пистолет, я схватил его за руку.