Алла Мийа - Печать Кейвана

Я навострил уши.

Мы сговорились, что Баха познакомит меня с ширазцем. На следующий день, удрав из дворца через тайный выход, я встретился на базаре с Бахой, который провел меня в дукан поэтов дяди.

От торговцев на базаре я слышал поговорку, что «если караван подходит к Самарканду, то куда бы он ни направлялся, пройдена уже половина пути». Утопающий в садах Самарканд стоял на пересечении караванных путей, образующих Великий Шелковый. Большая Хорасанская дорога вела из Багдада на восток, к подножию Великой Китайской стены и убегала еще дальше, вплоть до города подвесных мостов Чань-ань. По ней из Поднебесной базарные закрома пополнялись шелками, алмазами, рубинами и загадочными золотыми персиками величиной с гусиное яйцо. Другая половина Шелкового Пути уходила через Герат и Бухару на север. Оттуда привозили шерсть, кожу и даже самые дорогие меха на свете: белку и серый горностай. Караваны, пришедшие с юга, с берегов Ганга, доставляли мускатный цвет, корицу и манну, а также волшебные предметы, дарящие мудрость или богатство. Из Дамаска – лучшие клинки в Девяти Мирах, одежду и стекло. Самаркандцы же продавали не только абрикосы с приторным орешком вместо косточки, айву необычной сладости, огромные дыни и арбузы величиной с конскую голову, тафту 11 11 Тафта́ (от перс. – скрученный, свитый) – разновидность глянцевой плотной тонкой ткани полотняного переплетения из туго скрученных нитей шёлка или хлопка. Применяется для пошива нарядной и вечерней одежды, декора и обивки мебели. и драгоценный креп 12 12 Креп – группа тканей, главным образом шёлковых, а также из шерсти, особого плетения, очень прочная и практически не мнется. из квартала златошвеев, но и, конечно, заколдованные камни со знаменитой летающей горы Чупан-Ата. На этих торговых трактах, на расстоянии одного дня пути друг от друга, расположилось более десяти тысяч странноприютных домов, караван-сараев или рабатов. Отец поощрял торговлю, чтобы сделать любимый им город самой благородной из столиц.

После степенной тишины Голубого дворца, прикрытый куполом базар напоминал бурлящий котел. К нему сходились шесть широких улиц, на каждой из которых жили своей жизнью еще несколько базаров, различавшихся по видам продаваемых товаров. Улицы эти вели к шести воротам в городских стенах и упирались в них. Дальше город окружал толстый земляной вал и глубокий ров. Самарканд представлял собой пестрый клокочущий источник диаметром в сто пятьдесят танабов 13 13 Танаб – персидская мера длины. Согласно персидской хронике XVII века, один танаб был равен 39,9 м. посреди окружающей его безмолвной серой пустыни, неслышно наступающей на поселение.

Мальчишки-носильщики сновали тут и там, готовые поднести покупки. Торговцы спорили до хрипоты, ругали товар конкурентов, стараясь тем самым привлечь внимание к себе. Они протирали овощи и фрукты от городской пыли, а закутанные в покрывала старухи продавали мягкий сыр. Аромат от лавок со сладостями, на которых находились распаленные жарой сушеные фрукты и тающая медовая халва, сводил меня с ума. Поэты же, желающие укрыться от полуденного зноя, собирались в дуканах, за прикрытыми плотными шторами дверями.

Затаив дыханье, вслед за Бахой, я протиснулся в помещение. Потрясенный непринужденной атмосферой дукана, я прислушивался к разгоряченным вином и рифмами мужчинам, старался никого не задеть, чтобы не помешать спорящим.

Жестикулируя, они страстно декламировали свои сочинения: персидские газели 14 14 Газель (араб./перс.: غزل) – строфа арабского стихосложения, является самой распространённой формой стихосложения на Ближнем и Среднем Востоке. , поэмы, состоящие не более чем из двенадцати двустиший-бейтов, а после жарко разбирали по косточкам прочитанное. С серьезными лицами спорили они про науку о приемах украшения речи, про учение о рифмах, а также рассуждали о законах поэзии. Поэт сменялся поэтом, над одним смеялись, другого превозносили.

Затаив дыхание, я вслушивался в строки, уносящие мои мечты в неведомые просторы воображения. Одновременно стихи рассказывали о сладости вина и непостижимости мира, о мистических переживаниях и бедности странствующих поэтов.

Озарение, словно удар кинжала, пронзило меня: жаркие споры возможны не только при обсуждении тактики предстоящего уничтожения противника и завоевания богатств. И что, оказывается, для мужчины возможен другой путь, не слишком понятный мне в неполные восемь, отличный от войны, но не менее опасный – любовь. Которая, оказывается, тоже убивает.

Как это ни странно, среди этих безумцев я чувствовал себя вполне комфортно.

Баха дернул меня за рукав, показывая на одного из слушающих, в выгоревшем, когда-то темно-синем халате поверх видавшей виды старой кабы 15 15 Каба – традиционная персидская одежда, похожая на кафтан. . В его черной бороде вились серебряные нити.

– Мир вам, достопочтенный Лисан ал-Гайб… – начал я.

Бородач повернул ко мне мертвецки пьяные глаза и непонимающе перевел взгляд на Баху.

– Это принц Джахангир, – зашептал тот ему на ухо. – Я рассказывал вам…

– А-а-а… Да… Сын Амира и чужестранки, колдуньи из франков…

Я напрягся:

– Вы встречались с моей матерью?

– О да! – он мечтательно воздел к небесам мутные глаза. – В Ширазе я встретил ее… с улыбкой лукавой, опоила меня красавица… хмельной отравой, – пьяный поэт потерял рифму и продолжил без слов, движением тонких пальцев в воздухе. – Пока она не стала знатной дамой и супругой этого… Сотрясателя и Покорителя, – он махнул рукой и поморщился, подтверждая свое отношение к тленности славы и власти. – Огненнокудрая и тонкостанная Виктория, жестокая красавица, что не носила покрывала!

– Что дочь франков делала в Ширазе?

– Появилась ниоткуда, заблудилась в лабиринте времен… Внезапно, как молния шальная… Коварные локоны ее трепал ветер, ее губы были подобны багряным рубинам… И я был пьян ее глазами… Она искала какого-то огнепоклонника. В те дни в Ширазе все кого-то искали и теряли. Войско Хромого Убийцы приближалось к стенам города…

Баха толкнул его локтем вбок.

– То есть Великого Амира Тимура, да продлит небо его дни!.. Эй, виночерпий! – крикнул он хрипло. – Вручим же свое сердце бытию! Налей мне вина! Но не того, что усугубит похмелье, нет! Налей того, что утолит сердечную тоску!

И не дождавшись, пока наполнится его чаша, свалился головой на стол и захрапел.

А я все еще не мог оправиться от шока. Мать я знал под именем «Зафира», именно оно было выведено изящной каллиграфией над входом в мавзолей, построенный в ее честь среди розовых кустов и кипарисов. «Зафира» значилось и на саркофаге белого мрамора, украшенном лазурно-голубыми изразцами, куда отец приводил меня поклониться ее памяти. Но оказывается, мать носила неслыханное чужестранное имя Виктория, и родом она была из страны франков, расположенной где-то далеко-далеко, около северного края земли!