Лена Любина - Лабиринты чувств

Примерно год продолжались такие встречи. Петя читал ей стихи и что-то рассказывал из своей, в общем-то, еще ребячьей жизни, всегда ограниченный временем, потому что Мила по-деловому сжимала свое пребывание рядом с ним.

Ей же хватало и минуты встречи (не свидания, этот термин никак еще не вписывался в их отношения), встречи для внутренней подзарядки ощущений. А когда он выдавал стихи, ее деловая и прагматичная головка непроизвольно произносила, что он сошел с ума.

Мила никогда не находила удовольствия в стихах, – обладая техническим складом ума, она и в прозе получала удовольствие только от сюжета, от результата действия, но никак не от мастерства составленных фраз или богатства слов.

Да, конечно, в школе она, как и все, была на уроках литературы и очень добросовестно учила «Буря мглою небо кроет…» ( А. Пушкин ), но никогда ни одна строчка ничего не задевала внутри нее. Сейчас же как-то стали появляться какие-то приятные ощущения от ритма, от слов, от течения мелодии стиха.

Петя выдавал: «Дверь полуоткрыта, липы веют сладко, на столе забыты хлыстик и перчатка…» ( А. Ахматова ), или «Мне и доныне хочется грызть жаркой рябины горькую кисть» ( М. Цветаева ), или «Я помню вечер, бледно скромный, цветы усталых георгин, и детский взор, – он мне напомнил глаза египетских богинь» ( В. Брюсов ).

И внутри у Милы начинала звучать струна. Ритмично повторяя «глаза египетских богинь», Мила с удивлением прислушивалась к себе. Такого она от себя не ожидала. Это было ново и неожиданно.

Теперь Мила наблюдала за собой так, как будто она была беременна. Но эта «беременность» совсем не влекла за собой телесных изменений. Наряду с по-новому пробудившейся чувственностью теперь Мила с удовольствием повторяла услышанные строки: «Осень в кучи листья собирает и кружит, кружит по одному…» ( М. Светлов ), – то, что в этот день услышала от Пети.

Она стала по-новому смотреть на фразы, на речь людей. Если раньше ее голова безжалостно делила услышанное, что Мила всегда воспринимала как информацию, на «полезное» и «бесполезное», то теперь она стала разглядывать и слова, которые передавали «информацию», и фразы, их изысканность или наоборот простоту и незатейливость.

В ней поселилась доселе неизведанная мечтательность, и, чтобы вернуться к делам, Мила теперь «переключала» себя в «деловой режим». Во всяком случае, так она формулировала свои незаметные скатывания в чувствительную мечтательность и «щелчком выключателя» возвращение к обычному, нормальному, как ей казалось, существованию.

Была ли она довольна случившимися переменами? И да, и нет. Новый уровень сексуальной чувственности ей нравился, это были уже давно хорошо известные приятные ощущения, ставшие теперь еще «вкуснее». Открывшаяся чувственность к словам, откуда-то появившаяся мечтательность – озадачивали, но пока не мешали ни ее жизни, ни течению ее дел, а значит, от них можно было и не избавляться.

Мила часто раздумывала над тем, что же Петя нашел в ней, что влечет его к ней. На то, что он влюбился, это было не похоже. Мила хорошо помнила свою влюбленность в первого Мужа, когда не хватало не только минут, но и часов, и дней, чтобы побыть рядом с ним. Когда каждый миг был бесконечен, а дни, недели исчезали мгновениями.

И это Петино ненавязчивое общение никак не вязалось в ее голове с назойливой настойчивостью влюбленности. Что же? Почему он ходит? Почему ищет общения с ней? Может она просто объект его экспериментов?

Невольно возникавшие вопросы также невольно вызывали и сравнения. И Мила сравнивала отношение и поведение Пети с Вадимом, с Мужем. С Мужем теперешним.

Все бывшие Мужья, так же как и первый, были в прошлом, были вычеркнуты из ее жизни, а стало быть, и стерты из ее памяти. А нынешних «друзей» в амплуа Вадима она и вовсе не рассматривала как объекты сравнения, это был для нее разовый материал, сменяемый или выбрасываемый по мере использования.

И вот Муж – всегда подчеркнуто внимателен, всегда отточено вежлив. Мила сейчас не касалась вопроса отношения Мужа с ее детьми (кстати, он их называл своими), и обращение Милы к родителям Мужа: «Ваши внуки скучают без Вас» – поначалу (а Мила так говорила с момента регистрации брака) коробило их, но уже и они привыкли, что это их внуки, сейчас Мила сравнивала Мужа и Петю.

Муж особенно корректен, до дурноты, на людях, хотя и дома никогда не допускал даже намека на нелицеприятное высказывание. И все же от него никогда не исходила волна сладости, волна томления. А раньше-то Мила и не осознавала и не подозревала существование таких волн.

До Пети у нее был только один умопомрачительный период – с первым Мужем. Но он был каким-то стремительным, не распробованным и уже забытым, забытым и в том числе оттого, что был связан с первым Мужем, канувшим для нее в небытие. А теперь от Пети каждый день что-то новое в палитре красок, в палитре ожиданий.

Муж нес на себе ощущение стабильности, не уверенности (уверенности и гарантии было в самой Миле в избытке), а только порядочности и стабильности. И, отдавая себе отчет, но не признаваясь себе в этом, было ясно, что это замужество Милы было браком по расчету. Расчету по факту его заключения, расчету по работе фирмы, по удобоваримости жития.

Муж органично влился во все стороны ее существования и значительно полезен в ее существенной стороне – работе, что и альтернативы ему не было. Все же, что касалось личного, то для Мужа Мила была с этой стороны закрыта наглухо. Он воспринимал с самого начала и продолжал это делать и сейчас, что работа, дом, он, дети, день, ночь – это все жизнь Милы, не подозревая, что после запятых следуют пробелы, что день, размытый делами, растягивается и во времени, обнаруживая зияющие пустоты пространства.

А в этих зияющих пустотах у Милы был и Вадим, и «друзья», и целая другая жизнь. Которые, в свою очередь, ею тщательно отсекалась от всего, что не было с ней, с ними непосредственно связано.

И эти «другие», и Вадим тоже никак не влияли ни на ее голову, ни на то, что все называют «сердцем». С ними она просто расслаблялась, отвлекалась, умиротворяла зуд и вожделение. И, сидя с ними в ресторане, или бродя по улицам, магазинам, она с ними не общалась, она не к ним обращалась, она не с ними разговаривала. Она просто отдыхала. Отдыхала, отвлекалась от дел, забот, отдыхала с тем, что может слушать и отвечать, воспринимать и отзываться, а главное, потакать ей.

Петя же был необычен. Для нее и не мужчина, и не бесполый. Не вызывающий никаких желаний, а лишь смущение. А лишь неопределенно манящий неясностью.

Эта неясность была расплывчата и туманна, как расплывчато и туманно для стоящего на краю высотного дома или пропасти все, что происходит внизу. Расплывчато и туманно, но интересно и чарующе завлекательно.