Ника Никалео - Одно дыхание на двоих

С того времени она перестала чувствовать мир вокруг. Попала в какую-то желейную капсулу. Не знала голода, не могла уснуть, ходила как сомнамбула. Мир существовал для нее в параллельном измерении. Наблюдала жизнь лишь как посторонний зритель. Только петь и могла, да и то удавалось хорошо лишь в миноре – входила в резонанс со своими внутренними переживаниями. Ей не верилось, что впервые ее зацепило за живое, что в ней появилась какая-то эфемерная субстанция, на которую она – замужняя женщина – не имеет права.

И, не размышляя, оттолкнула от себя то, что могло ее снести, как морская волна, и закрутить в водовороте пьянящей страсти. Решила, что это – проклятие и испытание. Ежедневно молила Господа со слезами на глазах дать ей терпения, силы и мужества. Просила не соблазнять ее последующими встречами с ним, не тревожить ее огненную душу. Умоляла не дать ей возможности пересечь ту границу, которую никогда не переступала, потому что знала, что такое измена. Думала, что сможет отомстить Андриану таким же образом. Но стена, которую она сама когда-то возвела, была крепка, как скала. А Виола стала в ней заложницей своих принципов и убеждений.

Семейные заботы немного отвлекали и выводили ее из забытья. Радовала своим баловством Орыся. Но Виолино переполненное чувством горячее сердце мучительно страдало, отдавая болью в висках, душе и разуме. «Не-пы-тай, не-пы-тай!» – казалось, она чувствовала его болезненную мольбу каждый раз. Не заметила, как закончила читать сказку, встала и подошла к застекленному балкону. Сквозь густо намороженные, объемные узоры на стекле не видно ничего, что делается на улице, но вязаный рисунок, как голландские кружева, привлекал взгляд и умиротворял душу холодным покоем. Виола громко вздохнула.

– Мам, почему ты такая грустная? – мгновенно спросила доченька, заметив тоску в ее глазах.

– Тебе показалось. Я… просто зевнула.

Покой в квартире взорвал телефонный звонок.

– Да, Медея Феликсовна, – ответила она, узнав номер по определителю. – Все хорошо. Нет, вам показалось – я ничем не обеспокоена. Завтра на репетицию? Хорошо, ровно в одиннадцать буду.

Положила трубку и стушевалась. Виолу смутило то, что преподавательница догадалась о ее «нестабильном эмоциональном состоянии», как она сказала. Она не хотела ее посвящать в такие глубоко личные переживания и вынуждена была солгать, чтобы сохранить внешнее спокойствие и не распускаться на людях.

Медея была отличной наставницей, то есть суровым и мудрым учителем, но не подругой. Виола уважала и любила ее за высокий профессионализм и безграничную преданность своему делу. Но разговоров о том, что «на душе», между ними не возникало.

Она боготворила свою работу. Никогда не стремилась возглавить кафедру, а о факультете и речи не могло быть. Хотя она, как никто другой, могла претендовать на такую должность. Однако ненавидела закулисные интриги и шепот за спиной, что является неотъемлемой частью богемной среды, тем более в консерватории. Ей было достаточно того, что она стала профессором вокала. Всегда имела пару-тройку самых талантливых студентов, которые, как правило, впоследствии становились известными оперными певцами. Среди них были и заслуженные, и народные. Сама не сделала умопомрачительной карьеры по банальной причине – не хватило духу.

А начинала она почти феерично. Закончила Львовскую консерваторию и сразу же была приглашена в Киевскую оперу. Медею там назвали «Мадам Баттерфляй», потому что была она исключительно хороша в этой партии, а также это была ее дипломная работа. Ей пророчили фантастический успех. Но она ностальгировала по Львову, тосковала по родным. Проработав всего год в столице, вернулась в родной город. «Зачем тебе эта провинция? Да еще и филармония?!» – с нескрываемым скепсисом спрашивала у нее тогда одна из народных артисток СССР Евгения Мирошниченко. Но для Медеи всегда будет все равно, где и перед кем петь: будь то маленькая сцена санатория, куда выезжала с аккомпаниатором, или же большой зал оперы. Главное – просто иметь возможность выступать.

А еще она поняла, что до боли в груди любит свой город. С его узкими улицами, со средневековой мостовой и классически-сецессионными [2] Гуцульская сецессия – архитектурный стиль, характерный для некоторых зданий, построенных в Восточной Галиции, прежде всего во Львове, в конце XIX – начале XX века. домами с химерами на крышах. С его постоянными дождями и влажностью, с его переполненными транспортом и людьми дорогами и по-домашнему уютными кафе и ресторанчиками. Здесь лучше жилось и пелось. Львов всегда был и останется творческой столицей Украины.

Работая в филармонии, Медея довольно часто для советского периода гастролировала, принимала участие во многих конкурсах, неизменно становясь лауреатом. За пятнадцать лет служения искусству получила звание заслуженной артистки уже независимой Украины. Еще немного поработала в местной филармонии и откликнулась на предложение ее родной консерватории.

Виола была одной из самых любимых учениц Медеи Феликсовны. Она очень напоминала ей себя в молодости. И Виола после замужества из-за кровной привязанности к родителям не отправилась за славой на край света. И тоже больше жизни любила петь. Поэтому, внутренне сочувствуя и поддерживая Виолу, Медея старалась совершенствовать ее мастерство уже частными уроками, искренне надеясь, что все же поможет этому самородку засиять всеми гранями бесценного таланта.

Медея знала, что Виола избегает разговоров о протекциях и упрямо верит в свой успех, интуитивно чувствуя свое будущее восхождение, которое просто где-то задерживается. Но годы шли, а побед все не было. Вот и теперь ко всем ее душевным мукам присоединилось еще одно поражение в областном отборочном туре. Она видела, что Виола постепенно теряет веру в себя: ей было чуть больше тридцати, и она наивно думала, что впереди уже маячит старость. Замечала, что Виола фактически поставила крест на всех своих мечтах. Сердце ее было разбито, карьерных сдвигов никаких, и чувствовала она себя несчастной. Медея старалась успокоить Виолу, поддержать. Но сделать это было нелегко. Она пыталась найти «свои каналы» на конкурсах, не посвящая в эти интриги свою ученицу, а за поддержкой обратилась к Андриану:

– Понимаете, я не стала бы вас тревожить, если бы это не стоило таких денег. Для меня это слишком большая сумма. Виоле я, конечно, ничего не говорила, вы же знаете ее отношение к такого рода вещам.

– Да-да, вы правильно сделали, что сказали мне. Я готов помочь.

Медея обрадовалась его участию, но, как оказалось, преждевременно. Далее этого разговора муж Виолы не пошел. На телефонные звонки не отвечал. А впоследствии, когда через несколько месяцев после конкурса, в котором его жена традиционно заняла второе место, случайно встретился с профессором на одном из концертов, убедительно врал, что расценки для него были слишком высокие. Тогда Медея и поняла, что муж Виолы никоим образом не стремится помочь своей жене.