Влад Потёмкин - Жизнь, нарисованная небом

Матушка приходила к нему – просила одуматься и вернуться домой.

– Зачем? – спрашивал сын. – Мне и здесь хорошо!

– Жениться ведь надо?? Я внуков хочу понянчить успеть!! – жалостливо просила женщина.

Совершенно не ведая о планах и свершениях старших сыновей рода Этомма, она приходила и умоляла Хрисафия. На что он с грустью ей сообщал:

– Уже не время… МАТУШКА!..

Не смотря, на свой не презентабельный вид – в народе он слыл мудрецом и дельным советчиком, за что и был, почитаем и любим людьми. Даже самые замкнутые и нелюдимые очаровывались его красотой и подкупающей в общении улыбкой, но чиновники при дворе всячески искажали его мысли и суждения.

Утром он отправлялся на рынок за чечевицей. Вернувшись, перебирал её. Непригодными для еды зёрнами, он кормил голубей. Из оставшихся, приплюснутых с обеих сторон, бобов варил себе кашу.

Хрисафий сидел, возле своей будки и его радовало – все…

К нему, за советом приходили художники, после его наставлений у них мазок ложился увереннее и точнее, а картины, как бы намалёванные в спешке – приобретали неимоверный колорит, и уходили на аукционе под дробный стук молотка.

Поэтам он советовал:

– Не веди размазанных оборотов – «пиши, как бей» – обрывисто и ясно, чтобы мысль прослеживалась, и рифма не терялась.

Пришедший стихотворец понимающе кивал.

– Ты не можешь описывать день – дольше, чем он существует на самом деле??

Он восторгался всем и всеми, кроме самого себя. К своим занятиям Младший Эттома относился равнодушно, хотя у него не было недостатка в сочинении сюжетов картин. Фантазия мысли, придавала его рисунку, такую широту смелости суждения разных жизненных и церковных трактатов, что ему мог бы позавидовать каждый. Сцены, его открытые и казавшиеся на первый взгляд развязными, хранили какую-то глубину, но ни когда не выходили за переделы недопустимости – за границы непристойности.

Но, не только за советом приходили к нему – были и такие – кто приходил поиздеваться – над его, чудо учёностью. Один такой посетитель – всегда появлялся, наполненный ехидством. Он вёл, какие-то тёмные дела, постоянно вися на волоске, но считал себя очень умным и сорил деньгами налево и направо.

– Скажи учёный муж, – развязно бравировал он, считая себя верхом совершенство, – а почему из белых бобов и черных бобов каша всегда получается светло-жёлтая??

– А потому, что из светлых ремней и из черных ремней рубцы всегда получаются красные!!

Вскоре его поймали на контрабанде, выпороли и сослали на галеры и больше он к будке на площади – у огромного валуна не приходил.

Имя Хрисафия росло и почиталось, а он всё оставался, тем же сидящим около будки философом, но с дарованием – гордо держать себя даже с людьми «Великими». Из «Великих» к нему заходили даже министры. Но чаще конечно их посыльные. По здравости своей он понимал – от «Великих» надо держаться по дальше, но ему нечего было терять – имение его окончательно разорилось и было продано родными, они, повергшие его на жизнь в будке, уже умерли, так и не дождавшись его величия.

Ангел-Хранитель, думая – кого предложить на должность канцлера при дворе решил пообщаться с Хрисафием. Переодевшись в одежду чиновника и приняв вид перса – предав смуглость лицу, он представился советником при дворе по вопросам Востока.

После продолжительной беседы Ангел спросил:

– Ты, так считаешь?

– Да, – не задумываясь, ответил доморощенный повеса, спокойно жующий кашу.

– Но от «Великий Мира Сего» много пользы!!

– Самая лучшая польза – это не видеть их.

– А если этого, не избежать?

– Тогда сделать вид, что не видишь.

– И что – это даст?

– Это даст то, что они, почувствовав это, возможно – укротят свою надменность. При чем, для своего же блага и блага окружающих!!

– Уж не тот ли, ты, хвастун, передразнивающий за глаза своих господ, считая – это чудесами храбрости?? – спросил его советник.

– Я предпочитаю не интересоваться ни теми, ни другими.

– Отчего, ты, с твоим умом не пойдёшь служить императору при дворе? Если бы, ты, к своей мудрости – прибавил немного лести, то далеко бы пошёл! – Хранитель решил проверить, насколько он верен своим идеалам.

– А зачем? – народный мыслитель, запустил очередную ложку в котёл с чечевицей.

– Чтобы не есть чечевицу?

– Вы, же, Уважаемый Советник, отказались от моего угощения? А если бы, вы, познали вкус и толк чечевицы, то быть может – вам бы и не понадобилось льстить при дворе??!

– Вы, совсем не хотите служить?

– Служить хочу!!! Прислуживаться не желаю!

Через два дня его пригласили во дворец и назначили визирём. Жаль, что господа Этомма не дожили до этого звёздного часа.

Став вторым человеком в государстве, он не перестал, есть чечевицу.

Хрисафий смотрел на картину и понимал – подсказать, чтобы-то ни было, он не в силах. Картины была настолько глубинна по своей сути, что он даже не находил слов, чтобы выразить – то состояние восхищения, которое на него нахлынуло… Особенно его поразили глаза. Он не мог уловить, что в них… Но, что-то таинственно-пугающее исходило из них, но это излучение не отталкивало, не смотря на пугающую таинственность, в них, прежде всего, была столько трепетной заботы. И это отрешённая, обречённая озабоченность притягивала.

– Какие не превзойдённые глаза?!! – с восхищением выразил канцлер свой восторг, после долгого молчания. – Как, Вам, удалось это?!!

– Вы, находите?!! – обрадовался император.

Но, Феодосию не верилось, что картина окончена, ему казалось, что в ней чего-то не хватает, какого-то мелкого, заключительного стрижка. Не достаёт того самого последнего мазка, который и говорит сам за себя – «Работа закончена».

– Какое-то подспудное чувство, говорит мне, что её ещё рано снимать с подрамника?.. – не согласился Флавий с советником.

– Не могу вам ничем помочь!.. Картина, настолько, захватывает, что у меня даже нет дара речи, чтобы выразить – описать, это самое состояние, – Хрисафий замолчал, всматриваясь в глубину глаз на полотне, казавшихся ему Вселенной.

– До чего знакомые глаза?!! – заинтересовался визирь. – Но, я не могу припомнить, где я мог их видеть?.. Это, ваши фантазии?.. Или, есть натурщицы?..

– Это глаза императрицы, но я писал их по памяти!.. – сообщил Феодосий.

– Да… – согласился Хрисафий. – У неё сейчас именно такие – встревоженные и озабоченные глаза.

– Вот именно это беспокойство я не могу до конца перенести на холст…

– Задача из разряда не исполнимых, но, вы далеко продвинулись!.. – Этомма не мог не восторгаться воплощением замысла художника.

Построенное Вуем жилище, располагалось посередине лога. Утром в скрытом логу весенняя изморозь задерживается дольше обычного, чем, где-то в других частях леса. Влага и прохлада, скованная морозцем, заворожили шмеля. Он замер на жёлтом цветоносе ивы. Серебряные гвоздики холода приковали его красивое ворсистое тело к цветку.