Наташа Труш - Куда он денется с подводной лодки

Зато семья была уважаемая, и она была женой очень перспективного командира подводной лодки. Поэтому она очень скоро усвоила главное: брак должен строиться исключительно на трезвом расчете. А любовь… А любовь тоже!

У удачливой в браке Томочки и любовь была весьма удачная: раз в квартал она летала в Ленинград, «с родителями повидаться». Это была официальная версия. Но встречалась Тамара Викентьевна не только с состарившимися родителями и членами своего ученого профессорского семейства, но еще и с одним весьма успешным партийным деятелем, который организовывал для них краткосрочный отдых в одном из лучших пансионатов на берегу Финского залива.

Из своих ленинградских «побывок» Томочка Баринова возвращалась обновленная, какая-то светящаяся и веселая, что не могло не укрыться от пристального взора Александра Михеевича. Но поскольку он сам целомудрием похвастаться не мог, то смотрел на Томочкины путешествия сквозь пальцы.

Они жили, хорошо понимая, что между ними совершена сделка. Сделка удачная, имя которой семья. И никакие интрижки и отношения на стороне, какою бы любовью они не были названы, не могли сломать то, что они сами построили. Надежно и навеки.

И лишь когда до Томочки Бариновой, родившей на Севере Илюшу, дошли слухи о том, что у мужа на стороне очень серьезный роман, она поставила мужу ультиматум:

– Или я – или эта девка! Делай, что хочешь, но добивайся перевода в Ленинград.

Она не сомневалась, что он выберет ее. Хотя, это был единственный момент в их жизни, когда Тамара Викентьевна была на краю семейной пропасти: Баринов любил. Любил так, что готов был на разрыв в своей семье. Остановило его только одно: развод сломал бы ему карьеру, крылышки бы ему пооборвали в парткоме по самое не могу. Да еще рождение сына. Вот поэтому он всегда смотрел на него, как на причину своего вынужденного однобрачия. И никак не мог смириться с тем, что Илья встал на его пути к другой женщине.

Ничего этого Илья Баринов не знал. В доме никогда не велись разговоры о семейной жизни родителей. Он уважал отца и мать, и перед ним не стоял выбор – кем быть. Только моряком-подводником, как батя. И суровость отцовскую он принимал, как должное. Хоть и видел, что к младшему Ваньке отец относится лучше, не обижался. Его с детства приучали к мысли: ты – мальчик, ты – будущий моряк, ты – старший, ты – должен, ты – не можешь… И так далее. И если бы родители не перегнули палку в воспитании, как это случилось последней весной его учебы в «системе», он бы и дальше был послушным сыном. Но то, что сделали они, было преступлением против него. И простить он их не мог.

Вот поэтому и испытывал в глубине души злорадство, такое не свойственное ему. И женитьбу свою скоропостижную придумал больше для них, чем для себя. Это позже он поймет, что жениться без любви да на зло – нельзя. От этого вся жизнь кувырком идет. И страдают от этого ни в чем не повинные люди – жена и дети. Первая ни сном ни духом о том, что он папе-маме мстил таким образом, а малые и вовсе – без вины виноватые.

Сыновей он любил больше жизни, и с Аллочкой смирился в конце концов. Какая-то любовь все-таки между ними была. Не такая, что дышать друг без друга невмоготу, но забота – это тоже проявление любви. Так думали оба в тайне друг от друга. Да и Север, как лакмусовая бумажка, проверил их на прочность и на верность. И к чести Аллочки, она эту проверку выдержала.

* * *

…Увидев ободранные стены комнаты, разбитое окно, в которое нещадно дуло с улицы, скособочившуюся батарею, из ржавого крана которой капала на деревянный пол вода кирпичного цвета, Аллочка заплакала на пороге. Ей и так-то было нелегко. Всю дорогу до Мурманска она хранила гробовое молчание. Баринова стало это раздражать. Он выбрал момент, когда из купе вышли соседи, и тихонько спросил у Аллочки:

– Ты, я смотрю, совсем не рада?!

Аллочка подняла на него мгновенно наполнившиеся слезами глаза. Ему стало жалко девчонку. Нет, не девчонку уже, жену. Молодую лейтенантскую жену, морячку будущую.

Илья потянулся к ней, обнял. Аллочка сразу захлюпала носом у него на плече. У него от этого ее жалкого всхлипывания ворохнулось что-то в душе. Но всего одно мгновение продолжался этот эмоциональный взрыв. Уже через минуту Илья понял, что его это раздражает.

Он отстранил Аллочку от себя и строго сказал:

– Когда ты выходила замуж, ты знала, что нам предстоит долго… Понимаешь? Долго жить на Севере. Мы едет не на месяц, и не на год. И если ты сейчас со мной плачешь не понятно из-за чего, то что ты будешь делать, когда останешься там одна? К маме поедешь? Тогда не надо никуда сейчас ехать! Разворачивайся и возвращайся домой. Мне нужна жена. Понимаешь? Женщина, которая будет домом заниматься, которая ждать меня будет. Не в Ленинграде, под маминым боком! А там, в Большом Логе. Чтобы в любой момент, когда я приеду, меня встречал теплый дом. Я понятно говорю?

– Понятно… – Аллочка едва выдавила из себя это слово.

Монолог Ильи ее убил наповал. Она ведь и, правда, всю дорогу, глядя в окно на бегущий по пригоркам вслед за поездом лес, думала о том, что как только муж отправится в поход, а то и раньше, она сядет на этот самый поезд, только идущий в обратную сторону, и поедет в Ленинград. Пусть не в ту шикарную квартиру Бариновых с огромной хрустальной люстрой, а в хрущевку в Пушкине, где, кроме родителей и сестренки, ютится семья брата. Пусть, пусть будет тесно, зато среди своих, родных. В любимом городе, а не на Севере, где она никого не знает.

И вдруг муж, словно мысли ее прочитал. И как теперь говорить с ним на эту тему? И вообще…

В этот момент, глядя на Илью, только что прочитавшего ей целую лекцию о том, как надо жить, Алла поняла, что совсем не такой представляла себе любовь. У нее едва хватило сил сдержаться и не заплакать навзрыд.

Ранним утром, они прибыли в Мурманск, и Илья, усадив жену на чемоданы в зале ожидания не отапливаемого еще здания вокзала, убежал получать какие-то документы для проезда в пограничную зону. Аллочка зябко ежилась в осеннем пальто и разглядывала соседей.

Прямо напротив нее сидела пара. Она – ослепительная блондинка лет тридцати, в нарядной куртке с меховым воротником и в утепленных белых сапожках. Очень красивых! Такие вещи в Ленинграде можно было достать только по блату. Он – в форме морской. Вот только погоны его Аллочке пока что ни о чем не говорили, но, наверно, не новичок на флоте.

Они молчали. Он смотрел на нее, она – в пол, как будто пыталась запомнить узор на холодном кафеле.

– Нин, – мужчина пытался взять за руку свою спутницу, но она настойчиво высвободила свою узкую красивую ладошку из его руки. Аллочка заметила, что на пальце у женщины след от обручального кольца. Пальчики загорелые, видать, женщина провела отпуск на море. А на том месте, где было обручальное колечко – белая кожа.