Стэнли Лэйн - Зима в Голливуде. Современный американский роман

Она хотела налить мне еще одну рюмку, но я отказался, а она пожала плечами и налила себе, сказав:

– Я выпью твою порцию, раз ты собираешься оставаться таким девственником в этом отношении, – и проглотила ее, на этот раз остановившись в процессе и спросив: – А как насчет тебя, Джорджи? Ты когда-нибудь думал о возвращении домой?

Я не был уверен, что мне следует говорить это, но виски добавило мне храбрости, которой она добивалась, и я все-таки сказал:

– Я никогда не смогу вернуться домой, Имельда.

– Друзья зовут меня Мэл. Почему нет, Джорджи? Ты сделал что-то очень плохое?

– Плохое для Канзаса, – ответил я.

Она допила свою рюмку и добавила:

– Ты нравишься мне все больше и больше. – Потом взяла бутылку и рюмки, поставила их назад в шкафчик, но прежде, чем закрыть его, спросила: – Где я оставила свое манто? Найди мне его, Джорджи.

Я поднял манто с пола и, подойдя к ней, накинул на плечи, а она повернулась ко мне и сказала:

– Я ужасно виновата, что наехала на тебя. Но странным образом, я даже рада, потому что, думаю, мы с тобой станем хорошими друзьями, Джорджи, и нам будет хорошо вместе.

– Я тоже так думаю, – ответил я, а она открыла дверь и вышла наружу.

Я видел, как живо, но спокойно она идет к входу в особняк по той самой дорожке, по которой мы шли раньше. Я взглянул на бассейн, на темную воду, колышущуюся от легкого бриза. На гладких участках поверхности отражались свет луны и звезды над головой. Я поискал выключатель и нашел его на столбе около дорожки. Щелкнув, я увидел дно бассейна, начинавшееся у ступенек, и выложенное на нем черной плиткой мозаичное изображение Посейдона.

Выключив свет, я снова подошел к флигелю, достал сигарету и закурил, стоя рядом с темным бассейном, а потом увидел, как в окне на верхнем этаже дома зажегся свет, и ее силуэт, приблизившийся к окну за шторами и заслонявший свет изнутри. Я пошел к дальней стороне бассейна и увидел обрамлявшие лужайку лимонные деревья с короткими цветочными клумбами между ними и открытым пространством, в центре которого, похоже, готовились поставить тент, поскольку из земли торчали стойки и рядом лежали рулоны белого полотна, которые оставалось натянуть.

Я знал, что утром мне нужно будет уйти еще до того, как проснется загадочный мистер Пэмбли. Я должен был вернуться на студию, чтобы первым делом вычистить стойла и накормить лошадей до съемок ранней утренней сцены: марша через Атланту во время Гражданской войны. Участвовавший в этой сцене хамоватый актер, игравший роль какого-то генерала, не хотел принимать даже намеки моих советов, так как считал меня просто конюхом. Мне не нравилось, как он обращался со своей лошадью и постоянно вдавливал каблуки сапог в ее бока, так что у животного оставались синяки и потертости. Я прекратил ругаться с этим человеком, когда он однажды, использовав всю мощь глотки, попытался удалить меня из своего поля зрения. Поэтому по утрам я просто начал класть навоз в его сапоги, если видел, что он вонзал свои каблуки в живот лошади за день до этого. Несмотря на его жалобы режиссеру, мое сообщение дошло до него, и он прекратил делать это.

Выкурив последнюю сигарету, я вернулся в коттедж, лег в постель, которая оказалась мягче, чем я предполагал. Правда утром у меня болела вся левая часть тела, и я обнаружил огромный синяк на поясе чуть выше бедер. Но с такими вещами я уже встречался, когда дома работал на ферме.

*****

Я был уверен, что встал даже раньше Мэл, но когда подошел по дорожке к входным воротам, они уже были открыты. Выйдя на улицу, я двинулся в сторону студии, чтобы по пути успеть на утренний автобус. Колено сгибалось с трудом, лодыжка болела, и меня не радовала мысль о предстоящем трудовом дне, который следовало пережить. Но когда я оказался у ворот студии, пройти в конюшню мне запретили.

Мистер Скотт на своем посту сказал:

– Нет, сынок. Нам сегодня позвонили рано утром. Тебя переводят в сценарный отдел. Ты будешь работать с актерами, репетировать с ними роли, принимать корректуру и относить ее сценаристам.

– Непонятно, – среагировал я.

Но мистер Скотт, улыбнувшись во все свое широкое лицо, повторил:

– Тебя повысили сынок, теперь ты в штате. Босс позвонил мне прямо из постели, а он получил звонок непосредственно от секретаря мистера Брейвхарта с точным указанием перевести тебя в сценарный отдел.

Я сел на бордюр рядом со студией, озадаченный такой переменой в судьбе. Но даже такому тупице, как я, было ясно, что в этом деле замешана Мэл, которая использовала свой авторитет, как кинжал в фильме «Отчаянный принц». Ее мотивация все еще была мне непонятна. Возможно, отчасти это было желание загладить все еще остававшееся чувство вины за происшедшее. Но я предчувствовал, что, независимо от причины, благодаря ей, двери возможностей хоть на какое-то время будут открыты для меня – по крайней мере, до тех пор, пока я буду оставаться у нее в фаворе. Что касается настоящих дверей студии, то они должны были открыться для меня не раньше, чем через час. Поэтому я сидел на другой стороне улицы, покуривал свой «Лаки Страйк» и наблюдал за тем, как начинался новый день.

Когда мистер Пэмбли положил свои большие холодные руки на мой бок, я вздрогнул как от удара электрическим током. Но он отреагировал спокойно:

– Ладно, ладно, мастер ( форма обращения к хозяину – BS ) Уэст, успокойтесь. Сильно болело, когда я нажимал вам на ребра?

– Нет. Но у вас руки холодные, как лед, – со злостью воскликнул я, держа подол своей рубашки выше живота, тогда как он, продолжая обследовать меня, осторожно ощупывал мой торс. Мэл сидела в гостиной рядом с нами, покуривая сигарету и потягивая джин с тоником, который мистер Пэмбли налил ей как раз перед тем, как начать осмотр. Она улыбалась мне и при этом выглядела так же, как всегда, элегантно в своем сиреневом вечернем платье, сидя со скрещенными ногами, верхней из которых она отбивала какой-то ритм, наблюдая за тем, как мистер Пэмбли водит по мне руками и озабоченно бормочет, что начинало меня беспокоить.

– Все в порядке, мастер Уэст, – сказал этот высокий человек с каменным, как будто высеченным из гранита лицом под плотно зачесанными назад волосами; как-то нелепо выглядевший стоячий воротник манишки торчал из-под его фрака с раздвоенными фалдами сзади. – Давайте опустим трусы и взглянем, что там.

– Только когда ее не будет в комнате, – запротестовал я, указывая на Мэл, расположившуюся в своем фигурном, обитом синим бархатом кресле. Сам я сидел на высоком барном стуле, который она протащила по покрытому ковром полу перед началом осмотра. Комната была богатой, но уютной, украшенной тиснеными цветными обоями и разбросанными повсюду восточными ковриками. В углу стояла большая мягкая оттоманка, а высокий камин с мраморной отделкой, который, очевидно, никогда не растапливали, разместился в середине дальней стены.