Игорь Кабаретье - Курляндский монах

Удивлённый, услышав подобные восклицания и потоком энергии, которую я не мог не почувствовать, и сел на своей кровати, не осмеливаясь сделать ни одного движения, дабы не быть услышанным. Если бы они там, за хлипкой перегородкой, вдруг узнали о моём присутствии, мне было бы чего опасаться. Я не знал, что и подумать о происходящем, и был всем этим крайне взволнован. Вскоре обуявшее меня беспокойство уступило место вполне естественному любопытству. Я снова услышал тот же шум, и мне показалось, что мужчина, голос которого я ещё не узнал, и Агата попеременно повторяли те же самые слова, которые я уже слышал. Хотя я пытался их расслышать всё с тем же тщанием, что и ранее, но тщетно. Желание знать, что происходило в соседней комнате, стало столь живым конце сцены, что задушило все мои опасения. Я решил выяснить, кто был там, и, движимый вполне естественным любопытством, придумал, как мне получить доступ в комнату Атиса, посмотреть, что происходило в соседней комнате, даже с риском для возможных негативных последствий моей научной экспедиции. Я боялся быть наказанным, но сила любопытства была непреодолима. Тихо встав с кровати, я стал искать рукой, пытался нащупать хоть какую-нибудь дырочку, хоть маленькую щёлочку в перегородке между нашими комнатками, через которую я мог бы получить ясное изображение происходящей по соседству бурной постановки. Наконец я сумел проделать щель в перегородке и… О, Боже! Из тьмы я попал в день. Какой спектакль! Совершенно голая Агата, распластанная на своей постели, и отец Адольф, приор соседнего монастыря, оказывается это он всё это время составлял компанию обнажённой Агате, делающей… что? То, что делали наши первые родители, когда Бог им приказал населить землю, но с менее похотливыми подробностями.

Эта сцена была для меня, конечно, совершенно неожиданной, но, к моему удивлению, вызвала реакцию, которую невозможно выразить словами. Я чувствовал, что кровь этого монаха начинает бурлить в моих венах. Меня внезапно обуяли его желания! Счастье этого монаха мне казалось огромным! Неизвестные ранее чувства прокрадывались в мои жилы, лицо моё воспламенилось, сердце трепетало незнакомой ранее дрожью, дыхание стало прерывистым, и пик Венеры, который я взял в руку, обрёл неведомую мне ранее силу и жёсткость, и, казалось, мог поломать перегородку, до которой я ненароком дотронулся им, слишком сильно, сказал бы я. Святой отец, завершив свою божественную работу, отслонился от Агаты, предоставив её обнажённое тело всей живости моих взглядов. У неё были умирающие от блаженства глаза и лицо, покрытое пунцовым цветом страсти. Она казалась бездыханной, её руки безвольно свисали с края неприхотливого ложа, а грудь, напротив, возвышалась и опускалась с удивительной поспешностью. Затем она стала сжимать, время от времени, руки в кулаки, испуская при этом тяжёлые вздохи. Мои глаза блуждали с немыслимой быстротой по всем частям её тела, и не было ни одного, на котором бы моё воображение не оставило бы тысячу огненных поцелуев. Я целовал соски ее грудей, облобызал живот, но наиболее прелестных поцелуев я удостоил то самое место… пониже живота, которое мои глаза не сумели хорошенько рассмотреть, лишь раз успели скользнуть по нему… Вы же меня поняли… Насколько привлекательной для меня оказалась эта устричная раковина! Ах! Какой любезный колорит! Хотя она и была покрыта небольшой белой пеной, этот влажный покров не смог укрыть от моих глаз живость её истинного цвета. Удовольствие, которое я ощущал при виде её лобка, было верхом сладострастия. Раковина была покрыта тенистыми, густыми, черными и вьющимися волосами. И тут Агата вдруг раздвинула свои ноги, казалось, что её распутство согласилось с моим любопытством, так что мне не оставалось желать ничего лучшего!

Монах, восстановивший во время этой небольшой паузы свою силу, снова ринулся в бой, и с новым жаром взгромоздился на Агату, но его желание и мужество было предано его силами, так что, утомлённый бесполезными попытками пронзить её восхитительный стан, я увидел, как он убрал свой инструмент от раковины Агаты, вялый, с низко опущенной головкой. Агата, раздосадованная этим поражением, взяла его посох в руки и принялась тормошить и гладить. Монах вдруг пришел в столь сильное волнение, что, казалось, не мог более совладать с удовольствием, которое он явно стал ощущать. Я рассматривал все их движения в этот момент сугубо с познавательными целями, мне было любопытно узнать, какая природа могла вызвать эти конвульсивные движения святого отца, и искал причину в себе самом. Я был удивлён тем, что почувствовал неизвестное мне ранее удовольствие, глядя на эту сцену, которое ощутимо увеличивалось, и наконец стало столь большим, что я упал, лишившись чувств, прямо на мою постель. Природа прилагала невероятные усилия к постижению нового чувства, и все части моего тела, казалось, напряглись, поддерживая ту его часть, что я ласкал в это время. Наконец, с моего члена внизу живота упал белый ликёр, такой же, сколь большое изобилие коего я увидел чуть раньше на бёдрах Агаты. Очнувшись от моего восторга я возвратился к дыре в перегородке, но было уже поздно, в соседней комнате последний удар был нанесён раньше, и пьеса была уже сыграна. Агата одевалась, а святой отец уже был в рясе, так как, вы прекрасно это понимаете, одеться женщине не так просто, как священнику накинуть своё святое покрывало прямо на обнажённое тело.

Некоторое время мой разум и сердце пребывали буквально в оглушённом состоянии под впечатлением приключения, свидетелем которого я только что оказался, сродни тому, которое испытывает человек, только что поражённый вспышкой неведомого доселе света. Я двигался из одной неожиданности в другую, и знания, которые природа вложила в моё сердце, стали множиться с невероятной быстротой, я познавал, открывал их для себя настоль много, как если бы передо мной вдруг разверзлись небеса и рассеялись облака, доселе покрывавшие их. Я вдруг познал причину различных чувств, что испытывал раньше каждый день при виде женщин. Это ощутимое возбуждение плоти при наиболее живых движениях женщин больше не были загадками для меня.

– Ах! – Воскликнул я, – Как я счастлив! Радость удовлетворённой пары в соседней комнате передалась и мне. Должно быть, удовольствие, которое они только что испытали, было огромным. Ах! Как они были счастливы…! Действительно счастливы!

Идея, как заполучить это наслаждение как можно быстрее, поглощала меня, заставляла над этим размышлять. Полная тишина в комнате сменялась моими громкими восклицаниями.

– Господи! – говорил я, – Смогу ли я когда нибудь доставить женщине такое же удовольствие, какое святой отец сотворил с Агатой. А женщина мне? Кажется, я умер бы на ней от наслаждения… Да, но для этого, в этом нет сомнения, мне требуется быстро повзрослеть! Или это необязательно…? Конечно, чёрт возьми! Мне кажется, что удовольствие не является естественным приложением в возрасту, значение имеет лишь размер да умение!