Олег Лукошин - Варварские Строки

Коля вытянул руку и потрогал её за грудь.

– Ну как? – спросила Ольга.

– Дряблые.

– Вот так-то! – обрадовалась Марина и даже захлопала от радости в ладоши.

– Ничего вы не понимаете, – обиженно ответила Ольга.

Старая Сука загорала здесь же.

– Я тебя понимаю, – говорила она, – сразу две бабы и обе хотят, но всё же не забывай про меня, ладно. Они сегодня появились, а я была с тобой всю твою жизнь. У тебя ещё много может быть женщин, и я с этим с горестью смиряюсь. Женщин может быть много, но одной-единственной останусь только я. Так ведь, Николай?

– Так.

– Смотри, как ноги раздвинула, – шептала ему на ухо Марина. – Словно говорит: ложитесь на меня, кто хочет.

Она прыснула от своих собственных слов. Коля тоже не удержался от смеха.

– Побрилась бы хоть немного, – снова шептала Марина. – А то там заросли, как в Африке.

Оба снова рассмеялись.

– Я всё слышу, – подала голос Ольга. – Тебе, сучке, жопу надо надрать. А лобок бреют только такие шлюхи, как ты.

– Я ничего не брею, – огрызнулась Марина.

– Потому что у тебя ничего не растёт.

– Вот и замечательно! Коле именно это и нравится.

– Откуда ты знаешь?

– Да уж знаю.

– Коль! – спросила его Ольга. – Тебе как больше у женщин нравится – когда бритая, или небритая?

– Бритая, – ответил он.

– Вот тебе! – обрадовалась Марина.

Ольга изобразила недовольную мину.

– Обед готов, – сообщила она вскоре. – Если хотите, пойдёмте есть.

Коля хотел есть всегда. Марина тоже проголодалась. Одевшись, все направились в дом.

– Суп с крапивой, – разливала Ольга суп по тарелкам.

– Да, только такой ты и можешь, – подначивала её Марина.

– Очень вкусный. Коле понравится.

На Колю, который не ел суп уже несколько месяцев, горячая, дымящаяся похлёбка произвела магическое действие. Он съел две тарелки. Тепло разливалось по внутренностям, сытость заполняла желудок, и мозг расслаблялся, позволяя проникнуть в тело хорошему настроению.

– Не забывай, Николай, – предупредила его Старая Сука, – что за тарелку баланды многие люди продавали себя и близких.

Был ещё горячий компот из малины и черноплодной рябины. Коля раскраснелся, размяк и глупо улыбался, обводя женщин осоловевшим взглядом.

– Надо бы ещё грядки прополоть, – сказала Ольга, – и ягоды собрать. Этот год мало совсем. Поможешь, Коля?

– Помогу, – кивнул тот.

– Вот и ладно. Ну а потом и домой можно. Что ещё тут делать, правда?

Было солнечно и жарко. Хотелось прохлады, тени, невинной влаги во рту. Александр Львович сидел на веранде, просматривал газеты и пил сок. Елена Васильевна присоединилась к мужу.

– Хочешь? – предложил писатель напиток.

– Хочу.

Он налил ей из кувшина стакан апельсинового сока. Сок был прохладный и вкусный.

Вепрь, старый и заслуженный пёс, нехотя вылезал из своей будки на солнцепёк. Был он сейчас тихий и почти не лаял. Все понимали, что он доживает свои последние годы и заслуживает право на отдых.

– Читала твоё новое, – сказала жена. – Очень впечатляет.

– Серьёзно?

– Ты проявил в них свою истинную сущность.

– Какую?

– Порнократа.

– Ха! – хохотнул Александр Львович.

– У тебя и раньше то ляжка, то титька на каждой странице сверкали, но здесь ты превзошёл себя. Отборнейшая порнография!

– Ты говоришь это, – поморщился Александр Львович, – как бы осуждая?

– Да нет, что ты!

– Какие-то праведные инстинкты в тебе проснулись. Я с тобой не согласен насчёт порнографии, но даже если это так, то что из этого?

Елена смотрела на него прищурившись.

– Что из этого, что? – продолжал Александр Львович. – Вот ты говоришь «порнография» и словно земля после твоих слов должна разверзнуться. А я рухнуть в этот проём. Ну и что, что порнография? Если она нужна для передачи замысла, для создания верного образа – она необходима. А всё это моральное блеяние уже не актуально.

– Но, видишь ли, существуют определённые каноны, которые, хочешь ты того или не хочешь, приходится признавать.

– Спорное утверждение. Но, допустим, это так.

– Так вот, эти каноны заставляют занимать определённые жизненные позиции. Позиция порнографического писателя, к которой ты явно стремишься и к которой, как я сейчас понимаю, стремился всю жизнь, это позиция писателя-маргинала.

– Замечательно! Писатель-маргинал – это голубая мечта моего детства.

– Может быть. Но вот в чём дело… Этой позиции надо соответствовать социально. Вот если бы ты был нищим и обозлённым неудачником, который сидит где-нибудь за Уральским хребтом, никем не признанный и без всяких шансов пробиться – вот тогда бы твоя порнография смотрелась более-менее естественно.

– Потому что на неё было бы всем насрать, да?

– А сейчас ты – заслуженный и уважаемый литератор. Член союза писателей, лауреат всевозможных премий. Ты преподаёшь, у тебя круг общения соответствующий. Твои порнографические потуги будут выглядеть весьма странно.

– Ах, ну да, ну да! Как я людям в глаза посмотрю!? Как мои ребята это воспримут!?… Да они ещё похлеще пишут!

– Они так пишут, потому что бестолочи и не знают, что их никто печатать не станет. А ты в твоём возрасте уже должен задумываться о своём положении в обществе.

– Ну вот, сказанула! Так что же, по-твоему, самое главное для писателя – это карьера, а не свобода мыслей и эмоций? То есть до тридцати ещё можно радикализм проявлять, до сорока уже постыдливей пиши, до пятидесяти ещё туже гайки закручивай, ну а после пятидесяти – так вообще порожняк какой-нибудь гони. Лишь бы высоконравственный был.

– Ты это всё вульгарно рисуешь, но в общем-то примерно так и должно быть. Да, дорогой мой, самое главное для писателя – это его карьера.

– Ни хера подобного! И знаешь почему? Потому что положение в обществе – это миф. Миф, который ни к чему не обязывает. В союзе писателей я с момента вступления не был и до сих пор не понимаю, зачем он мне нужен. Премии, о которых ты говоришь, все до одной – независимые! Их ни государство, ни твои почтенные и сказочные пердуны-разложенцы мне не давали. Мне давали их критически настроенные, думающие люди. А преподавательская деятельность – это вообще несерьёзно, потому что я веду её на общественных началах. Это и деятельностью-то назвать нельзя. Я это литературное объединение исключительно из любви к профессии взял. И никто под этим не подразумевает тяжкую моральную ответственность, и никакого сверхъестественного социального положения из этого не вытекает.

– Вот приедут к тебе сегодня ученики – так им и скажи об этом.

– Они об этом лучше меня знают. И никакие они не ученики, что за идиотское слово ты нашла! Никто их так не называет, кроме тебя. Они – мои коллеги и у меня с ними совершенно равноправные отношения.