Олег Лукошин - Варварские Строки

– Но кроме твоего социального положения, в которое ты отказываешься верить, твоя порнография и по другому удар наносит.

– По чему это?

– Она заставляет задуматься, а всё ли в порядке у тебя с головой? Из каких глубин исходит это твоё влечение? Может, ты не только писать об этом любишь?

– Вот он, психоанализ!.. Всё им заканчивается… Да, я люблю трахаться!

– Видно, не только со мной…

– Э, оставь! А глубины, про которые ты говоришь – они у всех одинаковые. Просто одни их признают, а другие стыдливо умалчивают.

– Но согласись, что ты живёшь не в обществе свободных и естественных людей, которые всё понимают. Люди глупы и косноязычны, они чёрт знает что о тебе начнут говорить.

– Просто ты боишься, что тебе на работе что-то не то скажут. Понятно.

– Я тоже от людей завишу и никуда от этого не деться.

– Вот гляжу я на тебя, Лен, и какие-то катастрофические изменения в тебе наблюдаю. Где та убеждённая хиппи, которая, не стесняясь, давала любому, кто ей нравился? Которая не думала ни об общественном мнении, ни о своём положении?

– Я была хиппи, когда ещё не работала и жила на родительские деньги. Да, тогда всё было проще. А вот сейчас, когда приходиться самой себя кормить…

– Ох ты, ох ты! А я как бы тут не при чём, значит. Не пришей к кобыле хвост, да?

– … то задумываешься о том, что чего стоит и как надо себя вести.

– Задумывайся, задумывайся. Может, к чему путному придёшь.

Несколько мошек вяло атаковали лежащего на поляне Вепря. Так же вяло, небрежным поднятием лапы, тот от них отмахивался.

– Да и потом, – снова заговорил Александр Львович, – хоть ты и называешь это порнографией, мы с тобой прекрасно понимаем, что это не так. Никакая это не порнография.

– Не знаю, не знаю, – отозвалась Елена.

– Просто ты злая сегодня и говоришь мне назло.

Жена усмехнулась.

– Ну, если тебе приятно так думать…

Вепрь, дремавший всё это время, вяло тявкнул. Открыл глаза, приподнял голову и очень осмысленным, умным взглядом посмотрел на хозяев.

– Есть, что ли, захотел? – предположила Елена.

Она встала из кресла и, спустившись по ступенькам, сошла на дворовую поляну. Вепрь встретил её благосклонным шевелением ушей. Елена Васильевна заглянула в миску – еды в ней было предостаточно.

– Есть еда, – повернулась она. – Вроде ничего не ел даже. Не заболел ли, а? – потрепала она пса по голове.

Вепрь, расценив ласку хозяйки как приглашение к игре, вскочил и приветливо залаял, готовый в любую секунду кинуться за брошенной в кусты палкой.

– Здоровый, – сделала вывод Елена.

Напрасно взбаламученный пёс снова улёгся в траву и прикрыл глаза. Елена Васильевна осматривалась по сторонам.

– Саша! – позвала она мужа. – Посмотри, трава какая высокая!

– И что?

– Почему ты её не пострижёшь?

– Некогда.

– Я тебе уже давно говорю об этом. Займись, а. Прямо сейчас, всё равно делать нечего.

– А косилка работает?

– Работает, с чего ей не работать.

Александр Львович раздумывал.

– Ладно, сейчас. Дочитаю вот.

Все инструменты, в том числе и газонокосилка, лежали в сарае. Сарай этот был возведён Низовцевым собственноручно, чем он весьма гордился. Он не был большим любителем физического труда, но порой заниматься им приходилось. Собачья конура, поручни на веранде, почти весь забор являлись наглядными примерами его трудовых талантов.

Косить траву было делом приятным, особенно по такой погоде. Трава вымахала по колено, а у заборов доходила и до пояса. Тропинка от ворот к дому оставалась единственным свободным маршрутом, но и он зарастал под натиском поросли. Поленившись с полчасика, Александр Львович взялся за косьбу.

После обеда к нему приехала молодёжь – члены литературного объединения, которое он возглавлял вот уже два года. Обычно заседания проходили в Доме Культуры одного московского завода, который любезно предоставлял известному писателю комнату для творческих нужд, но на этот раз Александр Львович решил пригласить некоторых ребят к себе домой. Они прибыли в количестве трёх человек.

– Ну что же, – обвёл Низовцев молодых людей многозначительным взглядом. – Давайте начнём.

На столе красовалась тарелка с фруктами и бутылка лёгкого вина. Две девушки и парень, не притрагиваясь, смотрели на бокалы. Александр поднял свой и жестами предложил ребятам не стесняться. Они отпили по глотку.

– Начать предлагаю с Татьяны, так как у неё стихи.

Таня, красивая темноволосая девушка, застенчиво опустила глаза.

– Стихи, – продолжал Александр Львович, – как вы знаете, не совсем мой профиль, и я тебе, Тань, говорил это, когда брал их. Я могу высказать своё сугубо личное мнение. Указать точно и неопровержимо как надо писать, а как не надо, я не смогу. Стихи в своё время я тоже писал, штуки четыре даже печатались, но потом как-то охладел.

– А почему? – спросила, подняв большие красивые глаза, Таня.

– Даже не знаю, – ответил Низовцев. – Отошло само собой и больше не тянет. Чтобы писать стихи надо быть очень честным. Я бы даже сказал, болезненно честным. С собственной души, да и плоти тоже, стружку снимать. Видимо у меня это не получалось. Я относился к поэзии играючи, как к эксперименту, а она этого не прощает. Ей надо отдаваться полностью, сгорать в её домнах, испепеляться. А я не желал сгорать раньше времени. А может просто боялся… Теперь о твоих стихах. Они мне понравились.

Таня непроизвольно улыбнулась.

– Самое главное, что я в них увидел – это профессионализм. Придраться практически не к чему, всё сделано очень сильно. Рифмы, ритмика, образы весьма впечатляющие – уносит и захватывает. Уносит и захватывает, без дураков! Ну а содержание… Тут вряд ли что-то путное я скажу, потому что содержание очень личное. Ты согласна?

– Да, конечно.

– А рассуждать о личном, и тем более критиковать нельзя. Тут или понравилось, или нет. Мне – понравилось.

Таня приняла комплимент с ещё одной благодарной улыбкой.

– Только, вы знаете, – сказала она, – я не совсем согласна с вашими словами о том, что поэт должен сгорать дотла в своих стихах.

– Так, так, – Александр Львович сделал глоток из своего бокала и жестом предложил то же сделать и гостям. – И какое твоё мнение?

– Мне кажется, надо разделять поэтическую и частную жизнь. Из каких бы сокровенных глубин ни исходили стихи, но это всё равно некая игра.

– Игра, – кивнул Низовцев, – игра.

– Это стилизация эмоций… Алхимия чувств… То есть, что я хочу сказать… Здесь всегда присутствует что-то искусственное. Хотя бы в плане формы и подачи.

– Да, да.

– Поэтому беззаветно класть себя на алтарь поэзии неправильно. Поэта воспринимают как самоубийцу. Вот он вступил на эту тропу, и с каждым шагом он себя убивает. У него обязательно должен быть трагический конец. Поэт, не умерший в молодости, не поэт. А я не хочу умирать! Я хочу прожить долгую и счастливую жизнь. Полную любви…