Марина Мартынова - Соната для флейты и альта

Стрясаю стресс,
как пепел сигареты.
Стрясаю струпья старых ран.
Из кожи вон -
туда, где заждались секреты
Неведомых еще
страстей,
и струн,
и стран.
Из старой кожи — прочь! Грядет эпоха
Познанья потаенных сил.
Итожь, старуха–ночь,
оскалов мертвых похоть,
Пока свой новый зуб
день злобный не вонзил
Сквозь папиросную бумагу новой кожи.
Оставив след,
на сигаретный огонек похожий.

Знак радикала надо мною козырьком.
Я — козырем. Старуха. Дама пик.
И в положенье пиковом таком
Злокозненным источником интриг
Слыву. Чем заслужила эту славу?
Не тем ли, что не сыщете угла вы
В моем дому, где чей‑то лоб горячий
Плеча бы не искал. А это значит -
Живи навзрыд, а может быть, на взрыв.
Туши пожары взрывами терпенья.
И в корень зри, покуда, почву взрыв,
Рок–радикал несется в наступленье.
И, набекрень сбивая козырек,
Исполнен злобы к тем, кто непокорен,
Он из меня почти уже извлек
Мой неуживчивый, квадратный корень…

На порог ступила без спроса,
Растеряла со старта прыть…
Жизнь моя! Черновой набросок
Того, как могло все быть.

Был бы путь беззаботен, но мне ведь
Приходилось, дружище, там
Не своей его болью мерить
Да платить по чужим счетам.

Продырявлен алмазной крошкой,
Рассеваемой по судьбе,
Мой пустеет карман понемножку
В такт небрежной летучей ходьбе.

Земляных червей камарилья -
Им летанье не по нутру -
Ежедневно мне режет крылья,
Но они отрастают к утру.

Я в земной тараканьей кухне -
Будто ящерки скинутый хвост.
Распростерт в поднебесье дух мой
И утыкан гвоздями звезд.

По нему бы перебелила
Все нелепости в черновике.
Только мне и ошибки милы,
И помарки в каждой строке.

Есть азарт в поворотах судьбы,
В сумасшедших ее виражах,
Есть усталость на взлете — и, взяв неожиданный крен,
До трусливой мольбы,
До тошнотного свиста в ушах,
Мы вцепляемся в поручни пережитых перемен.
Разогнав колымагу и вдруг
Спохватившись: куда мы летим? —
Осознав с полдороги, что нет никаких тормозов,
Что обрывы да скалы вокруг,
Мы, взамен направленья пути,
Различать начинаем обманный, погибельный зов
Черт ли мечет по шесть -
По три в ряд? И в его казино
Ты рулеточный шарик, но числишь себя игроком..
Чет ли, нечет? Где сесть?
А глядишь — и упал на «зеро».
Кто сочтет твои кости, коль выпал судьбы перелом?
Что орать да чудить
У глухих безответных дверей?
Не дождавшись приема, вернешься в свой старый подъезд.
Кто сказал, что ходить
Там опасно, где нет фонарей?
Я все больше страшусь хорошо освещенных мест.
Я не множу потерь,
Поминутно скорбя о былом,
Но заветных тропинок ищу меж расхожих дорог.
Каждым шагом, поверь,
Я пытаю судьбу на излом,
Направленье по звездам держа — на родимый порог.

Что за свет по земле? Иль затеплила свечи трава?
Или в зеркальца луж загляделся Господь с высоты?
Это осень горит на ресницах твоих, синева.
Это сердце печет Серафим у могильной плиты.

Это вечную память творит облетающий лист,
Обещая забвение боли ушедшим от нас.
Свет осеннего храма, как радость пасхальная, чист
И страданье в любовь обращает, как пепел в алмаз.

Я причастье приму, отрясая прошедшего прах,
Всем древесным нутром ощутив обнаженья озноб,
И, себя распиная на пересеченных ветрах,
Их елею подставлю пылающий памятью лоб.

Был в начале жизненной повести
Перестук вагонных колес.
В полумраке ночного поезда -
Страх, растущий из детских слез,
Из фантазий: а вдруг на станции
Папа с мамой сойдут на перрон -
И отстанут, и там останутся,
А меня унесет вагон.
Непостижными жизни законами
Все свершилось, сбылось, стряслось…
Мимо мчащими эшелонами
Решетило судьбу насквозь.
Уходили вагоны радости,
Шли случайных удач поезда…
Но в каком‑то немыслимом ракурсе
Знак надежды чертила звезда…

Когда дождь барабанит по крышам и стеклам
и сплошною завесой отгораживает вас от мира,
вы сидите в своих уютных квартирках,
довольные тем, что никто не ждет вас там, под дождем.
Синеватый огонь тлеет в телеэкране,
тихо вьется дымок сигареты
и рассеивается, как ваши мысли
(всё об одном, но о чем?)
и снова растет, и взвивается, а потом
исчезает опять — Безысходность.
Безысходность царит в вашем доме
и раскладывает ваши пасьянсы
и читает молитвы о том,
чтобы хоть один промокший путник
постучался к вам, попросил ночлега,
оставил следы мокрых сапог
на вашем уютном ковре,
выключил назойливый телекамин,
наполнил комнату холодной сыростью
и теплыми слезами, но никто -
никто, кроме Безысходности -
не посетит ваш дом, и сигарета
(о когда же прекратится этот дождь!)
будет вашей единственной собеседницей.
Сигарета и Безысходность,
которая всё молчит,
бездумно разгоняя сигаретный дым — и настежь -
настежь готовы распахнуть вы двери,
выбежать, вырваться
в дождь с непокрытой головой, пробежаться
по холодным лужам с криком: «Воздуха!»…
Но мысль о простуде,
и о вашей солидности,
и о соседях, крутящих пальцем у виска -
останавливает вас, и вы улыбаетесь
кисло и тупо.
И, не отрывая глаз от телевизора,
раскладываете всё тот же пасьянс.
(«Пасьянс» — значит — «терпение» -
о, вы терпеливы!) Терпите же.
Терпите и знайте,
что дождь всё равно когда‑нибудь кончится.
Кончится раньше, чем вы решитесь на безумство.
… Но если бы с ним кончалось
всевластие Безысходности!

Спина уже привыкла, задубев,
К змеиным, обжигающим ударам.
Однажды бросят в океана зев
Меня — еще не старым.
Усталым сном сменился гром цепей
На краткий час — и вновь полуживого
Влекут к веслу — и возглас «Веселей!»
Плеть подкрепила снова.
Так день за днем по капле жизнь моя
Из тела тощего сочится в поры.
О, знаю, в неизвестные края
Уйду я скоро.
Но в тех краях чем буду я без вас -
Без плети, без весла и без цепей гремучих?
Так сросся с тем я, от чего угас.
Что бьет и мучит,
Что если избавленье там, в раю.
То намертво вцеплюсь я в цепь свою!