Нора Дутт - Дигридское золото

– А почему мы тогда их вниз сбрасываем, а не закапываем. Ну или не сжигаем? Ну или куда подальше не отвозим?

Сынка вздохнул, но ответил:

– А потому что это никому не нужно, кроме этой сумасшедшей старухи. Не по её сделаем – вонь поднимет. Вот и убираем их, просто чтобы на глаза не попадались. И считай, что всё, нету их.

Слизень скривился:

– Бардак.

Барсиф усмехнулся.

От казармы до моста парни добрались за полчаса. А потом пришлось надеть на лицо повязки. Первую часть моста уже убрали, но то тут, то там виднелись непонятные вонючие пятна и копоть. Через десяток минут они расчищали самое грязное место, как раз над полосой болот.

Шавки взялись за работу. Они брали тела и перекидывали их через низкий парапет в пасть клубящегося тумана. Барсифа передёргивало, когда он думал о том, как там внизу будет пахнуть через несколько дней.

Когда они очистили мост, вернулся посыльный. На той стороне не было ничего, кроме брошенной ставки. Работа оказалась закончена.

После неприятного задания Барсиф посидел немного с такой же зелёной шавкой как он в одном из любимых в хакане трактиров и пошёл домой только к ночи. Мачеха, собравшаяся было остановить пасынка и припомнить утреннюю неприятность, схватила его за локоть.

– А ну! – рявкнул Уснат, негромко хлопнув по столу. – Отстань от него. Он город защищал, пока ты в погребе сидела!

Барсиф выдернул руку и не оглядываясь ушёл к себе. Парня настолько взбесило прикосновение женщины, что он едва сдержался, чтобы не сказать что-нибудь едкое, прежде чем уйти к себе. Но отец не простил бы подобной дерзости. Сынка не боялся, что пожилой мужчина со злыми глазами, в которого превратился Уснат, сможет как-то наказать уже взрослого сына, но всё ещё старался не ввязываться в конфликты. Не из уважения и не из страха, а больше из-за привычки.

Дворовые собаки тоскливо завыли.

***

Прошло не больше недели и жизнь вернулась в прежнее русло. Барсиф поражался, как быстро люди приняли произошедшее. Стали делать то, что всегда делали. В этой способности приспосабливаться парню мерещилось нечто жуткое. Он искренне восторгался и пугался подобной человеческой черте. Сынка всё чаще стал размышлять, к каким ещё вещам люди могут привыкнуть, и начал чуть иначе смотреть на усмеров.

Раньше ему думалось: когда человек оказывается таким непочитаемым магом, все его существование меняется. Все становится иначе. Вроде того, что небо неожиданно становится не голубым. Но подобного Сынка ждал и от службы в хакане, и от первого боя.

Барсиф усмехнулся и ополовинил кружку с волчьей ямой. В том баре, где парень сейчас сидел вместе с сослуживцами, это был самый дешёвый и невкусный напиток. Его и заказывали только молодые шавки с маленькой платой за службу.

– Я вот всё думаю. А что у тебя волосы такие кудрявые? – спросил брат Кривого.

Он внимательно смотрел на голову Сынки. В его руках была уже третья кружка за вечер и парня немного шатало. Он положил подбородок на руку и стал ждать ответа. Лицо у шавки выглядело настолько наивным и заинтересованным, что Сынка невольно улыбнулся.

– Ты их, поди, каждое утро расчёсываешь, – поддержал тему Червь.

Сынка растерянно оглянулся на товарища, который обычно не задавал странные вопросы. Особенно те, которые касались волос. Вероятно, из-за того, что брат Кривого был совершенно лысый. Барсиф решил, что это всё сыграл алкоголь, ведь весь город знал – Сынка мог похвастаться кудрями, такими редкими для Дигриды, с рождения.

– Ага, масочки из желточка вечером мажу, а утром встаю, смываю, накручиваю кудри и иду в патруль. А мачеха злая такая, потому что завидует моей благородной красоте. А батя понять не может, как для мужика я слишком красивый вышел, а для бабы страшный.

Слизень тихо засмеялся и стал придумывать какой-нибудь остроумный ответ. Червь криво улыбнулся и погладил макушку.

– Как думаешь, – вдруг спросил он. – Зачем она вернулась? Ну дочка господина почившего.

Сынка пожал плечами:

– Тут её дом.

– Не думаю, что она вот просто так взяла и приехала. Она же одна пришла. Мужа не приводила, а вроде у неё должен был быть. Братишку с собой не взяла. А Бавва мне сказала, что госпожа, вроде как, звала его.

Барсифу не хотелось снова говорить на эту тему. По ней столько было сказано без него и им, что она была похожа на истёртые до дыр штаны, которые надевают десять лет подряд. Поэтому парень решил просто отшутиться.

– Я лично рад, что она одна. Она точно не будет деньги на женщин и карты тратить. Верно ведь, да, ха!

– Хах, ну точно. А что твой отец?

Щека Барсифа нервно дёрнулась. Об этом с ним говорили ещё чаще, чем о госпоже. Но из уважения к Червю он не стал ни ёрничать, ни возмущаться избитости темы.

– Как новость прошла, что она вернулась, так он ни одного вечера ещё не молчал. Где он только столько злобы берет ума не приложу.

– Он же тысячник! Им положено быть злым, как казённым собакам.

– Уже пару лет на пенсии, – пробурчал Сынка.

– Ну профессиональные привычки. А ты что?

– А что я?

– Ну ты вроде как к псарям хотел пойти. Чё, не получилось?

– Эх, да как-то передумал. Раздражают меня эти собаки. Убил бы некоторых. Но нет. Там всех любить надо. Терпения мне не хватает, Червь. Мачеха говорит, что это я в отца такой.

На самом деле Барсиф отказался от своей мечты совсем по другой причине. После того случая в детстве он стал часто ходить к псарням. И в пятнадцать заметил то, что могло присниться ему только в страшном сне – любая ссора в семье заставляла привычных лохмачей и ящерок обходить его и сторониться протянутой руки, какой бы в ней кусок мяса ни был. Они словно чувствовали раздражение парня, страх или гнев, даже если Барсиф сидел в соседней комнате. А когда пошёл третий десяток жизни Сынки, собаки начали выть. Изредка. В моменты, когда он испытывал особенно яркие эмоции. По крайней мере, ему так казалось.

Никто не знал, как можно проверить человека: порченый он или нет. Кроме капальщицы, конечно. Но Барсиф и так знал. А стоило ему услышать, что было с собаками в присутствии госпожи усмерки, то и вовсе откинул последние крохи сомнений. Он усмер. Такой же, как Радис. Вот только, видимо, совсем слабенький, раз его странностей так никто и не заметил. Или все просто делали вид, что ничего не понимают.

На прибыльном и несложном ремесле псаря пришлось поставить крест, а Уснат настоял на постоянной службе в гарнизоне. В паскуды парня не взяли, а вот в шавки приняли с огромной радостью. И он был даже доволен. Служба шла не в тягость и Барсиф иногда забывал, что если кто-то узнает его маленькую тайну, то приятной жизни может прийти весьма и весьма жестокий конец.

Сынка как-то видел, как забили одного сотника. Между неудачной дракой, в которой он одним ударом в грудь лишил жизни какого-то несчастного, и скорой непубличной казнью не прошло и дня. Парень надеялся, что причиной такого гнева была всё же не природа мужчины, а жестокий поступок и резкие слова, которыми виновный хотел добиться оправдания. Ведь тогда Барсифа в подобной ситуации могут и выслушать, и пощадить. Но сам шавка слабо в это верил. Иногда ему снились кошмары, как Кривой, Червь и Слизень топят его в твёрдом полу, вдавливая лицо в грязные занозные доски казармы.