Рубен Аракелян - В эфире

С балкона в скале крутой спуск вел вниз, к самому подножью, которое тонуло в густых зарослях камыша. Он рос так густо и так плотно, что отсюда, сверху казалось, будто бы сквозь него невозможно было пройти. Но так лишь казалось. Пустые высокие стебли покорно отодвигались в сторону, лишь немного замедляя привычный слегка осторожный темп ходьбы. Вода под ногами звучно хлюпала, аккомпанируя бесчисленным трелям миллиардов сверчков, проживающих в местных топях. Они будто бы приветствовали пришедшего. Или предупреждали его о том, что дальше идти не нужно. Сложно было отличить одно от другого, слишком уж торжественными были оба этих звука. Оставалось лишь продолжать вышагивать ногами, обутыми в высокие сапоги, всякий раз погружая ступню в пучину неизвестности, не имея никаких гарантий того, что удастся извлечь ее наружу для совершения следующего точно такого же шага. Путник пытался ощутить хотя бы частичку эфира в воде, где его концентрация обычно выше, чем в воздухе, но даже вода под ногами была будто бы совершенно пуста и безжизненна. Вот оно, это слово, которое так долго не приходило на язык. «Безжизненность». Именно оно лучше всего характеризует это место, с самого выхода из тесной пещеры, где отголоски жизни все еще присутствовали вокруг, пусть и совсем не такие, какими он их привык видеть. Здесь же не было ровным счетом ничего, только абсолютная пустота и мир, состоящий из одних лишь безжизненных декораций. По красному небу было сложно определить время суток. Оно застыло где-то между днем и вечером, и будто бы совсем не собиралось двигаться дальше по уготованной тропе времени. Все в этом месте буквально кричало о том, что привычные законы бытия не имеют здесь абсолютно никакой силы.

Он шел уже несколько часов, а вечер так и не думал наступать. Вероятно, здесь, в этом подобии такого знакомого и близкого ему мира, он так и не наступит. Еще десяток отодвинутых стеблей, и нога ступила на просторную поляну, окруженную будто бы стеной, высоким камышом. Посреди поляны стоял массивный каменный алтарь, такой древний, что вся его нижняя часть тонула в топкой поверхности, на которой он был когда-то расположен. По граням каменного стола, испещренным глубокими темными трещинами, вверх тянулись бороздки мха. Отсутствие эфира тут, в этом месте достигло своего апогея. Здесь не было ни единого следа жизни, ни признаков ее, ни отголосков, ровным счетом ничего, и если там, наверху, на выходе из пещеры было трудно понять и осознать это, то здесь это будто бы само объявляло о себе любому, кто умудрялся сюда забрести. Интересно, были ли те, кто сюда приходил, и если да, то что они при этом чувствовали. Способен ли человек ощутить такую очевидную мертвенность в воздухе? Что обычный человек должен был чувствовать при этом? Эти вопросы заботили путника прежде всего из-за того, что он сейчас был именно им – обычным человеком, впервые за очень долгое время он был совершенно бессилен перед тем, что возвышалось теперь перед его взором, согнувшись над каменным алтарем и уперев длинные худые руки в его поверхность. Вода, в которой утопали ступни, стала такой холодной, что все тело пробрала неконтролируемая дрожь. Чтобы видеть открывшуюся перед глазами картину, приходилось порядком напрягаться, взор так и норовил расплыться и перемешать весь открывшийся пейзаж в сплошную кашу из блеклых, практически отсутствующих цветов и неприятных, плохо знакомых ощущений. Бессилие. Беззащитность. Беспросветность. Эфир проходит через любого, кто дышит, через любого, кто мыслит, кто живет. Даже если ты – сверхсущество, ты все равно связан с тем миром, в котором обитаешь. Это участь любого сверхсущества – быть неотъемлемой частью бытия. И пусть такие существа обладают властью нас собственным миром, они все равно являются его пленниками, его заложниками. Высокая темная фигура в длинном черном плаще, уходившем своими полами глубоко в топь под ногами, не обладала никакой связью с тем миром, в котором она пребывала. От осознания этого факта стало страшно, теперь уже по-настоящему, но лишь не на долго.

Существо в плаще лишь слегка повернуло голову по направлению к вошедшему, после чего, через несколько мгновений снова отвернулось к алтарю.

– Я знаю, кто ты такой, – неожиданно высоким и звучным голосом, разнесшимся гулким эхом в пустоте, проговорило оно.

Лица говорившего не было видно, голова был скрыта под капюшоном, спускавшимся вниз, почти что к самым ладоням. Его спина была согнута и неподвижна. Шевелилась лишь голова под тканью, он будто бы рассматривал что-то перед собой, что-то внимательно изучал.

– Должен сказать, ты мне интересен, – снова проговорило существо, – ты знаешь, что очень немногие смогли сделать то, что совершил ты?

Путник сглотнул ком с неприятными острыми гранями, образовавшийся у него в горле.

– Честно говоря, я удивлен…

– Что здесь вообще был кто-то до тебя? Почему? Ты считаешь себя настолько уникальным?

Мужчина недолго обдумывал ответ. Он заранее знал, что придется отвечать на вопросы. Это изначально должно было стать подобием теста, испытания, которое он должен будет пройти, чтобы получить то, за чем пришел.

– Можешь не отвечать. Я знаю, кто ты. И знаю, кем ты хочешь стать. Прежде, чем мы перейдем к сути, назови мне время.

– Время?

– Да, время, – ответило существо, сильно растягивая каждый новый звук, – то время, когда ты понял, как все обстоит. Я хочу его знать.

Нужно ли было отвечать на этот вопрос? Это, разумеется, была проверка, но что если он, путник, не осознавал весь уровень могущества стоявшего в нескольких шагах существа? Что, если перед тем, как решить прийти сюда, имела место быть недооценка рисков и угроз? Что, если он, каким-то одному ему ведомым образом, попытается использовать информацию, которую получит, для того, чтобы навредить его, путника, планам? Что, если он слишком долго теперь обдумывает свои ответы?

– Разве ты не знаешь его? – спросил мужчина, все еще стоя на границе между пустырем и стеной из безжизненного камыша.

– Стал бы я спрашивать, если бы знал?

– До этого ты знал все. Ну или, по крайней мере, пытался все так представить. Ты знаешь, кто я такой, знаешь, то, чего не знаю я…

– Ты в этом сомневаешься? – вопрос был произнесен с в точности той же интонацией, с которой были сказаны и все предыдущие фразы, но отчего-то он ощущался гораздо более жестким.

Если до этого не чувствовалось никакой угрозы, то теперь она словно появилась. По крайней мере там, где она могла бы ощутиться в эфире, которого тут не было и следа. Что это? Разве это возможно? Как это вышло, что он почувствовал эмоцию там, где нет средств для того, чтобы ее почувствовать?

– Я сомневаюсь в том, что ты так всемогущ, как хочешь казаться.