Грегуар Шамаю - Теория дрона

В ситуации, когда дистанция максимальна, когда они не видят своих жертв, военные, пишет Гроссман, «могут не считать, что они убивают живых людей» 288. Именно по этой причине пилоты, уничтожившие тысячи мирных жителей, могут никогда не испытывать по этому поводу угрызений совести 289. По мере того как сокращается дистанция, снижается и возможность психологического отрицания: «На близком расстоянии сопротивление убийству огромно. Когда противнику можно посмотреть в лицо, когда известно, стар он или молод, испуган или разгневан, невозможно отрицать, что человек, которого мы убиваем, не такой же, как мы. Именно в подобной ситуации встречаются отказы убивать» 290.

Эту теорию можно критиковать с разных точек зрения, но меня сейчас интересует ее дальнобойность в эвристическом смысле.

Спектр агрессии по Дейву Гроссману 291

И правда, как поместить в эту схему дрон? В соответствии с критерием дальнобойности, физического расстояния, она должна располагаться в крайнем правом углу, на полюсе максимальной дистанции. Но камеры позволяют оператору видеть цель, как если бы она находилась вблизи. В соответствии со вторым критерием – перцептивной близости – дрон должен располагаться левее по дистанционной стрелке. Проблема в том, что так называемая дистанция охватывает самые различные измерения, которые смешиваются в обыденном опыте, а технологии размыкают и перераспределяют их в пространстве. Теперь становится возможным быть одновременно далеко и близко, в зависимости от неравноценных измерений прагматического соприсутствия 292. Физическая дистанция совершенно необязательно предполагает дистанцию перцептивную. Чтобы вписать дрон в эту схему, необходимо разложить на составные части унитарный термин «дистанция» и преломить горизонтальный луч, который стал рассеиваться.

Операторы видят своих жертв: в этом состоит первая особенность опыта дистанционного насилия, который они получают. Когда они их преследуют, это может длиться неделями.

Они следуют за ними в их повседневных делах, иногда вырабатывая странное чувство близости: «вы видите, как они просыпаются по утрам, идут на работу, ложатся спать» 293; «я вижу матерей вместе с их детьми, отцов с детьми, отцов с матерями, вижу детей, играющих в футбол» 294.

Видеонаблюдение позволяет им увидеть последствия атак.

В этом существенная разница с опытом обычных пилотов: «Когда вы проноситесь на скорости восемьсот-девятьсот километров в час, сбрасываете двухсоткилограммовую бомбу и тут же улетаете, вы не видите, что именно там происходит… но, когда Predator запускает свою ракету, вы следуете за ней вплоть до поражения, и это, скажу я вам, производит впечатление, потому что происходит у вас на глазах. И да, это – личное. Ведь оно потом долго не выходит у вас из головы» 295. Это специфическое сочетание физической дистанции 296и визуальной близости обманывает классический закон дистанции: большая дальнобойность не делает насилие более абстрактным или обезличенным, наоборот, более «графическим» и личным.

Однако эти факты могут быть уравновешены другими и вписываться в техническую структуру диспозитива. Если операторы видят, что делают, то перцептивная близость все же остается частичной. Она пропускается через фильтр в виде интерфейса. Помимо того что вся гамма чувств ограничена визуальным измерением 297, разрешения, которого хватает для обозначения мишени, все же недостаточно, чтобы различать лица 298.

Это весьма ограниченное видение. Операторы различают лишь крохотные безликие аватары. Бывший офицер ЦРУ рассказывает: «После взрыва вы можете видеть эти разбегающиеся во все стороны фигурки, но, как только дым рассеивается, остаются лишь развалины и обугленные остовы» 299. Феномен фигуративной редукции человеческих мишеней способствует тому, что убивать людей становится проще: «На вашем экране нет живой плоти, только координаты» 300. Вас не забрызгивает кровь противника. Это отсутствие пятен в физическом смысле вполне соответствует тому, что совесть также остается незапятнанной.

Еще один важный момент. Оператор видит, сам не попадая в поле зрения. Или, как предположил Мильграм: «Возможно, намного проще вредить человеку, когда он не способен наблюдать за нашими действиями, чем когда он может это делать» 301. Тот факт, что убийца и его жертва не находятся во «взаимном перцептивном поле», упрощает управление насилием. Это избавляет актора от смущения или чувства стыда, которое может возникнуть, если его действия кто-то увидит. Гроссман добавляет: «Цена, которую приходится платить большинству человекоубийц, если они действуют с близкого расстояния, – воспоминание об этом “ужасном лице, искаженном болью и ненавистью, да еще какой ненавистью”, – эту цену нам не придется платить, если мы всего лишь не будем смотреть в лицо своей жертве» 302. Именно этого позволяет добиться дрон. Он показывает его лишь для того, чтобы иметь возможность прицелиться, но этого совершенно недостаточно, чтобы по-настоящему разглядеть лицо. Но, что важнее всего, он защищает оператора от вида того, кто смотрит на него и понимает, что он делает.

Этот незначительный психологический дискомфорт способствует тому, что Мильграм называет разрывом «феноменологического единства действия». Я нажимаю здесь на кнопку, а где-то там, в зареве взрыва исчезает силуэт: «Существует физическое и пространственное разделение между действием и его последствиями. Субъект нажимает рычаг в одной комнате, а крики слышны в другой. Два события связаны, однако отсутствует убедительное феноменологическое единство. Собственная структура означающего акта распадается по причине разнесенности в пространстве» 303. Разбивка акта между двумя удаленными точками, как между стрелками гигантского компаса, раскалывая единство его восприятия, подрывает его непосредственный феноменологический смысл. Чтобы помыслить акт в его единстве, субъект должен быть в состоянии объединить две стороны расколотого феномена. Как пишет один пилот о своем первом ударе: «Мне потребовалось некоторое время, чтобы в конце концов привыкнуть к реальности того, что происходит где-то далеко, чтобы “реальное” стало по-настоящему реальным» 304. Чтобы удар, который обладает для нас реальностью на рациональном уровне, проявил свою реальность в качестве унитарного акта, требуется определенное время и работа по реализации. Единство действия не дано, чтобы проявиться, оно должно стать объектом интеллектуальной работы по реунификации, рефлексивного синтеза. Вместе с этой неустранимой сложностью, возникающей из-за того, что только одна сторона этого гемиплегического акта доступна проживающему его сознанию оператора.