Грегуар Шамаю - Теория дрона

Единственное, что омрачает картину, – раскрученное прессой утверждение о психологических травмах пилотов дронов никак не обосновано эмпирическими данными. Военный психолог Эрнандо Ортега недавно провел большое исследование на эту тему. Он подверг пилотов дронов психологическим тестам, чтобы установить уровень испытываемого ими стресса и определить вероятные симптомы посттравматического стресса (Posttraumatic stress disorder, PTSD). Их результаты вполне очевидны: если во многих случаях были обнаружены «синдромы расстройства сна, связанные с работой в команде», ни у одного пилота не был диагностирован PTSD: «Я думаю, у нас был один оператор бортовой аппаратуры обнаружения, у которого его в принципе можно было диагностировать, но о чем говорить, если он всего лишь один?.. Главное открытие этого исследования состояло в том, что, вопреки нашим предположениям, наблюдение за боем день за днем не является причинной особого стресса» 270. При этом: «Работа в команде, изменения графика – вот главные факторы стресса… Это действительно скучная работа, требующая следить за одним и тем же дни напролет. Это невероятно скучно. И даже ужасно. Поддерживать отношения с семьей – вот о чем они говорят как об источнике стресса. Если вы начнете это изучать, то они вам не скажут: это потому, что я ходил в бой. И не потому, что я должен был взорвать целое здание. Они не говорят: это потому, что я видел, как взрывами убивает людей. Все это не является для них источником стресса, по крайней мере на субъективном уровне. Зато на все остальное, то есть на качество жизни, жалуются практически все. Если вы поговорите с медсестрами, работающими в ночную смену, или с любым персоналом, работающим в команде, у них будут похожие жалобы» 271. Война становится удаленной работой с ненормированным графиком, и у тех, кто ею занимается, проявляются соответствующие симптомы.

В остальном же: «У них, скорее, есть что-то вроде экзистенциального конфликта. Возможно, что-то вроде чувства вины: правильное ли решение я принял? Поэтому они часто задают себе вопросы задним числом, что контрастирует с классическими синдромами посттравматического стресса, которые связаны с физической угрозой… Это, скорее, что-то вроде чувства вины, наблюдать за боем, причем в мельчайших деталях» 272.

Но это «чувство вины», о котором упоминает военный психолог, само по себе не изучается. Оно выходит за пределы его компетенций. В теоретическом плане это вторжение в область «экзистенциальных вопросов», которые находятся за пределами психологического исследования. В плане практическом их вверяют заботам полковых священников, которых специально привлекают к работе на базах управления дронами, чтобы справляться с подобного рода душевными переживаниями 273.

Об убийстве как духовной проблеме.

Поэтому весь шум в прессе возник совершенно из ничего. Военная психология не находит следов синдрома посттравматического стресса. Стоит добавить, что она действительно не может его обнаружить по одной простой причине, связанной с нозографическими категориями, которыми она оперирует. Откроем ее Библию, так называемую DSM 274. Что такое PTSD? Этот синдром, говорит нам учебник по психиатрии, предполагает, что пациент «был подвержен фактору сильнейшего травматического стресса, связанного с личным опытом участия в событиях, чреватых угрозой смерти или тяжелого ранения или любой другой угрозой его физической неприкосновенности» 275. Операторы дронов по определению не попадают в подобную ситуацию: их физической неприкосновенности ничто не угрожает. Можно было бы сказать, что операторы находятся в положении «свидетелей события, чреватого смертью, ранениями или угрозой нарушения физической неприкосновенности другого лица» 276, но на самом деле они являются не просто свидетелями: они являются виновниками этой смерти, этих ранений и угроз. Это слишком неопределенная категория, чтобы адекватно описывать подобную форму опыта. Уже в который раз дрон делает невозможным функционирование имеющихся у нас категорий до такой степени, что делает их непригодными к использованию. Что касается общего понятия «боевого стресса», который определяется как стресс «происходящего от риска во время военных операций в тех же условиях, которые приводят к телесным ранениям и болезням на войне» или же как «условия, приближенные к боевым в операциях, не связанных с ведением войны… в зонах операций, которые определяются как зоны непрерывного действия и большой опасности» 277, то стоит признать, что его едва ли можно использовать, не изменяя радикально смысл всех этих слов.

Военные психологи могут сэкономить время и деньги. Ни к чему вести продолжительные и дорогостоящие исследования, чтобы выяснить, встречаются ли патологии, описанные подобным образом, у операторов дронов. Это невозможно по определению: технический диспозитив аннулирует или же радикальным образом изменяет единственные факторы стресса, предусмотренные существующими нозографическими категориями.

Чтобы лучше понять суть дела, мы, как это часто бывает, продвинемся вперед, немного освежив в памяти психоанализ. Вскоре после окончания мирового конфликта, во время международного конгресса по военным неврозам, на котором были собраны главные светила того времени, Карл Абрахам выдвинул один важный тезис о солдатах: «От них требуется не только пребывать в ситуации опасности – то есть в исключительно пассивном состоянии, – но кое-что еще, что до сих привлекало мало внимания. Я имею в виду агрессию, на которую солдат должен быть способен в любой момент.

Речь идет не только о готовности умирать, но и убивать» 278. Абрахам рассматривает случаи солдат-пациентов, у которых «тревога, связанная с необходимостью убийства, приобретает то же значение, что и с необходимостью умирать» 279. Поэтому вопрос меняется следующим образом: что значит необходимость убивать, стать убийцей, угроза убийством, убивать для самого субъекта? Фрейд, написавший предисловие к сборнику материалов конференции, предлагает ответ:

«В военных неврозах пугает в первую очередь внутренний враг» 280. Совершающий насилие субъект наблюдает, как во время войны в нем развивается, подобно паразиту, пугающий двойник, это и будет его новое Я – «военное Я». Угроза является не внешней, а внутренней, потому что это внезапно появляющееся Я ставит под угрозу Я старое – «мирное Я». Военный невроз является ответом на этот внутренний конфликт: попытка дать ему что-то вроде разрешения в патологической форме 281.

Значительно позднее психолог Рейчел Макнейр предложила дополнить слишком ограниченное определение PTSD, предложив формулировку «травматический стресс, вызванный активным действием» (Perpetration-Induced Traumatic Stress, PITS) 282. Констатируя, что новейшая литература практически целиком сфокусировалась на пассивных травмах, нанесенных жертвам внешними силами, она искала способ выделить активную составляющую этих расстройств, связанную с акторами насилия, с совершением активных действий. Что весьма непросто в смешанном опыте солдата, но Макнейр изучала однозначные случаи, например кошмары палачей, которых преследовали картины последних минут приговоренных к смерти.