Грегуар Шамаю - Теория дрона

Кроме того, для определения этого статуса мы переходим от эпистемологии наглядной констатации и суждения на основании фактов к эпистемологии подозрения, в рамках которой решение о том, чтобы обозначить кого-то в качестве мишени, основывается на идентификации определенного поведения или же на образе жизни, который имеет признаки предполагаемой принадлежности к враждебной организации. Все зависит от того, что говорит нам ваш «pattern of life»: если есть, скажем, 70 % вероятности, что вы являетесь активистом, то у нас есть право вас убить.

Несмотря на этот неутешительный прогноз, нас спешат успокоить, сообщив устами Джона Бреннана в июне 2011 года, что американские дроны смогли преодолеть свои структурные ограничения, чтобы добиться того, чего еще не знала история войн: «Я могу довольно уверенно утверждать… что в прошлом году не было ни одной случайной смерти, все это благодаря исключительной компетентности и исключительной точности, которых нам удалось достичь» 373.

Специалисты по военной этике могут открывать шампанское. Военная технология оказалась на высоте ожиданий. Вот и пробил час оружия одновременно гуманного и совершенно этичного. Еще одно достижение после войны без потерь в своем лагере – война без потерь среди мирных жителей во вражеском лагере. Несмотря на все кликушество предсказателей, логика наименьшего зла, придя к своему завершению, породила абсолютное благо.

Но как стало возможным подобное чудо? The New York Times дала ему объяснение несколькими месяцами спустя. Статическое чудо, как это часто бывает, заключалось в использованном способе подсчета. Это был простой, но действенный фокус. Власти, как выяснили Беккер и Шейн, по умолчанию считали «всякое лицо мужского пола и боеспособного возраста 374, находящееся в зоне поражения, комбатантом… за исключением тех случаев, когда имеются четкие посмертные доказательства того, что он был невиновен» 375. Как признался журналистам анонимный чиновник: «Они считают трупы, но они не уверены наверняка, о ком именно идет речь» 376.

Таков исключительно гуманный и безупречно этичный принцип дрона, окутанный туманом военной этики и государственной лжи: мишени считаются виновными до того момента, пока не будет доказана их невиновность, пусть даже посмертно.

Тогда как в классическом определении этика является доктриной достойной жизни и достойной смерти, некроэтика представляется доктриной достойного убийства. Она опирается на методы человекоубийства, чтобы сделать их предметом рассмотрения снисходительной морали.

Однажды вбив в головы ложную очевидность, согласно которой дрон в принципе является «более точным» оружием и поэтому куда лучше соответствует принципу избирательности, некроэтика дрона исключает всякую серьезную дискуссию и отсылает критиков к спору о цифрах. В этом споре им удается, изменив доказательную базу, эмпирически установить, что, хотя на практике применение этого оружия может привести к противоположным результатам, оно более этично априори , поэтому эти последствия могут быть объяснены только случайностью. При том условии, разумеется, что постулат этичности усвоен с самого начала. То есть речь идет о человеческих ошибках или неправильном использовании инструмента, который сам по себе хорош.

В связи с неясностью одновременно критериев выбора цели и подлинной статистики последствий нанесенных ударов критика чаще всего сводится к требованию прозрачности. Требуют точных цифр и разъяснений по процедурам. Юридическая дискуссия дополняется техническими уловками статистиков и судмедэкспертов, которые, стараясь отвлечь общественное внимание от гуманитарного аспекта конкретных последствий вооруженного насилия, способствуют его объективации и еще большему отрицанию реальности его жертв. Там, где были живые человеческие существа, остались только юридические записки, столбики цифр и рапорты, содержащие баллистический анализ 377.

Я старался показать, что тезис о точности-избирательности основывается на смешении и наборе софизмов, которые могут и должны оспариваться в принципе. Вопреки столь распространенному мифу, дрон является новой разновидностью не различающего оружия: исключая возможность боя, он подрывает саму возможность четкого различения комбатантов и нонкомбатантов.

Я считаю важным подчеркнуть эти моменты и проверить обоснованность доводов противоположной стороны в их собственных категориях. Но в этом есть определенный риск. Некроэтика характеризуется не столько определенным набором доводов, сколько определенным стилем, в основном именно им. Стилем мышления и письма. Этот стиль, сочетающий сухость научного письма с юридически-административным формализмом бюрократической рациональности, создает, начиная с употребляемой им лексики, массированный эффект эвфемизации и дереализации насилия, которое при этом является его объектом. На что похожи «сопутствующие потери»? Как именно действует «гуманное оружие»? Что за тела погребены под этими словами?

* * *

«– Что это за сон?

– Я вижу, что мне отрезали ноги, что я потерял один глаз, я больше не могу ничего сделать… иногда мне снится дрон перед атакой, мне становится страшно. По-настоящему страшно.

Как только интервью окончено, Садулла Вазир задирает свои штаны выше колен, показывая протезы телесного цвета.

– Ты слышал, как они прилетели?

– Нет.

– Что произошло?

– Я потерял сознание. Меня сильно задело».

В то же самое время, когда Садулла в бессознательном состоянии был доставлен в более оснащенный госпиталь в Пешаваре, в котором можно было ампутировать его раздробленные ноги, пресса сообщила, что с высокой долей вероятности высокопоставленный член «Аль-Каиды» Ильяс Кашмири был убит во время атаки. В дальнейшем эта информация не подтвердилась. Что касается Садуллы и его родителей, то они были погребены под толщей слов «повстанец», «преступник», «борьба с терроризмом», «compound» [33](леденящее душу обозначение дома).

Расходитесь, доверительно сообщат западные медиа своей публике, тут не на что смотреть.

Через каких-то пятнадцать дней, когда все уже благополучно об этом забыли, Садулла внезапно проснулся от продолжительного кошмара.

«– Ты помнишь, как в первый раз понял, что у тебя больше нет ног?

– Я был в своей постели, весь в бинтах. Я хотел их снять, но не смог. Тогда я спросил у них: “Вы отрезали мне ноги?”

Они сказали мне, что нет, но мне показалось, что я уже знаю…»

Если вы спросите у Садуллы, или у Керима, или у Хуссейна и им подобных, чего бы они хотели, то они вам не ответят, что они хотели «прозрачности и подлинных цифр» по ударам дронов. Они скажут, что хотели бы, чтобы смерть остановилась. Они больше не хотят умирать. Они скажут, что больше не хотят ходить на похороны и не хотят, чтобы их бомбили, когда у них еще на закончился траур. «Прозрачность и подлинные цифры» для них умозрительные проблемы, которые не имеют ничего общего с конкретными, регулярными и систематическими фактами смерти 378.