Вадим Чирков - Зажги звезду. Рассказы о красных следопытах

Алексей Романович Владимиров разыскал и прислал стихотворение, написанное им о боях в Венгрии:

Следопыты ждут и других писем. Строка за строкой расскажут они, раскроют облик человека, которому в день, когда он совершил подвиг, исполнился 21 год.

Подъем на Суворовскую высоту был долог. Извилистая глинистая дорога вела нас через виноградник, разбитый на склоне холма, все выше и выше.

Лидия Максимовна рассказывала… За 16 лет существования клуба «Красные следопыты» учительница русского языка неплбхо освоила военную науку, за что ее особенно уважают ветераны боя за Хаджимус. Она знает все воинские части, воевавшие здесь, их командиров, продвижение частей при наступлении, немецкие огневые точки.

Генералы и полковники находят в учительнице русского языка не только хорошего слушателя, но и собеседника, понимающего, что такое плацдарм, фланг, стык, артподготовка, контрудар, прикрытие огнем и т. д.

Когда Лидия Максимовна останавливается и показывает, где и как шло наступление того или иного полка, я думаю, что, довелись ей воевать, была бы учительница не последним солдатом.

Земля в междурядьях виноградника вспахана, мы идем по ней, повернув к высоте Л 50, как она значилась на военных картах. Лидия Максимовна иногда наклоняется и кладет в мою ладонь осколки, которые замечает наметанным глазом. У меня их уже целая коллекция — ржавых, но все равно острых, тяжелых, поднятых из земли плугом.

По травянистому крутому склону поднимаемся на Суворовскую высоту. Вот памятный знак, поставленный на том месте, где водружено было 22 августа 1944 года красное знамя. Осколки я кладу к его подножию.

Далеко видно отсюда! Обелиск на Кицканском плацдарме, долина, по которой шло наступление. Холмы над Хаджимусом заворачивают дугой, окружая долину. Очень удобное место выбрали немцы для обороны.

Я уже много знаю о следопытском клубе, который подружился с бойцами 93-й стрелковой дивизии, освобождавшей Хаджимус. Но есть у меня вопрос к учительнице… И когда проходит минута молчания на Суворовской высоте, я задаю его:

— Лидия Максимовна! А что, по-вашему, остается или, может, точнее, рождается в душах ребят от всех этих встреч с ветеранами войны и родственниками погибших за ваше село?

Учительница русского языка отвечает не сразу. Идет, трогая листы винограда, все так же шаря глазами по земле, будто отыскивая осколки.

. — Расскажу один давний эпизод. Тогда я еще не знала, за какое дело мы взялись, а ребята мои — тем более.

Как-то написали мы родственникам погибшего здесь солдата о том, что существует на белом свете могила, где он похоронен. Что братская эта могила находится в молдавском Хаджимусе, и стоит над ней памятник… Ну, написали и написали — что тут, кажется, такого! Ребята ни войны не видели, ни убитых, и потерь, слава богу, никаких не испытали, так что дело это в сердце их едва ли отозвалось.

Отправили письмо с десятком других — у нас тогда переписка все ширилась — и не очень-то о нем и помнили.

Но вот ответ: большое вам спасибо… теперь мы знаем… обязательно приедем на могилу брата и сына… О дате приезда сообщения не было, и ребята мои успокоились, бывало у нас, что и не приезжал никто.

И вдруг в один из осенних дней, во время урока вбегают в класс:

— Ребята, к вам из Дагестана! Дангуловы! Идут!

Мы высыпали из класса. По коридору шли три женщины в черном. Шли как-то так торжественно, что класс примолк, приосанился, насторожился… Женщины все тем же торжественным шагом приблизились и, не говоря еще ни слова, низко поклонились восьмиклассникам.

Я украдкой глянула на ребят.

В их глазах был-о и удивление — ну, что, мол, было такого особого в нашем письме? — и то внезапное понимание, которое сродни открытию: так вот что, оказывается, было в нашем письме!

Потом, в классе, сидя рядом с гостьями, мои следопыты слушали рассказ матери и двух сестер бойца, павшего за Хаджимус. Рассказ о нем, о его детстве, юности, похожей на их юность, о том, как ждали они писем с фронта, как горевали, получив сообщение о без вести пропавшем родном человеке. Пропавшем без следа…

И о той радости рассказывали женщины, которую пережили, получив известие из Хаджимуса, о бесконечной благодарности людям, что дали им возможность поклониться могиле солдата…

— Вы спрашиваете, что остается в душах. Отвечу коротко: доброта. — И повторила, словно проверяя слово на слух: Доброта, сочувствие. Они ведь очень много видят, встречаясь с гостями нашего села. Видят, как плачут у могилы приехавшие издалека люди — пожилые, среднего возраста, даже внуки погибших. Ветераны рассказывают о героях, не пожалевших жизни за их село. И все это ложится в их души семенами добра, сочувствия, соучастия…

…Красивое село лежит у подножия Суворовской высоты, на границе широкой долины и высоких холмов, окруживших долину, — большое, крепкое, с крышами, тонущими в густой зелени садов.

20 лет назад, когда я был в селе Корнешты, красные следопыты привели меня к тете Вецике, в саду которой похоронен ею русский солдат.

Был конец февраля, везде лежал еще снег, но уже пахло весной. К ночи все же подмораживало. Как это принято в селах, мы — хозяйка, школьники и я — устроились на кухне. Узнав, что тетя Вецика опять будет рассказывать ту историю, подошли и соседи, и народу в кухне набилось полно.

Елизавета Васильевна была в платке, завязанном под подбородком, она сидела на лаице, покрытой стареньким ковриком. Живые коричневые глаза, быстрые движения рук…

Она рассказывает это в тысячный, может быть, раз. Она говорит, как говорят сказительницы, и рассказ ее звучит как былина. Так, наверно, слагают матери всего мира свои песни, так сберегают в них подвиги сынов своих, любовь к родной земле и вечную скорбь по тем, которые никогда уже не постучатся в дверь.

Слушают не перебивая, не переспрашивая: все понятно в ее рассказе, все по-человечески близко каждому — и матери, и дочери, и отцу, и сыну…

— В тот год в апреле уже расцвели брандуши, деревья стояли как невесты, и солнце день ото дня сильнее согревало землю. Но война все не уходила от нас — она гремела над нашими домами днем и ночью. Снаряды рисовали на темном небе радуги, а запах весны смешивался с гарью… Дрожали стены. Огонек керосинки дрожал, как крылья мотылька, и мы тушили ее, чтобы не привлечь на дом бомбу…