Михаил Фостиков - Дневники казачьих офицеров

— Как фамилия твоего папы? — спрашиваю ее, задержав за руку.

— Гурбич, — отвечает она.

— А брат у тебя есть?

— Да… он есаул Корниловского полка, — ясно ответила она.

От этих слов у меня все перевернулось в душе. Хорунжий Турбин [271] Гурбич — казак ст. Павловской ККВ. В Добровольческой армии и ВСЮР, командир сотни Корниловского конного полка, есаул (1919). прибыл с эшелоном в двенадцать казаков на пополнение в Корниловский полк в село Дивное на Маныче, перед Святой Пасхой 1919 года. Эшелон привел хорунжий Иван Троян. [272] Троян Иван Николаевич — казак ст. Вознесенской ККВ, в Великой войне урядник конвоя наместника на Кавказе. В Добровольческой армии и ВСЮР, сотник Корниловского конного полка (1919). Гурбич был интеллигентный офицер, остроумный, но самое главное, говорили, что он сын члена краевой рады, кажется, даже члена краевого правительства; вообще — сын видного общественного деятеля на Черноморье. Оказывается, я был «у своих», почти родственников.

Я вызываю отца и мать к себе, рассказываю им об их сыне, о себе и прошу поужинать вместе на радостях. Хозяюшка, милая и приятная, по-европейски «гранд-дама», улыбаясь, наотрез отказалась сесть, показав, что она занята на кухне. «Старик» согласился. Этому старику тогда было, думаю, не больше пятидесяти лет. Он был совершенно свежий и лицом, и здоровьем. Мне было тогда 27 лет, а Галкину 20–22. Для нашего возраста, и по станичному понятию, Гурбич был «старик», которому требуется оказывать почет и уважение.

Он почти ничего не ел, кое-что спрашивал для поддержания разговора за столом, как хозяин дома, и отвечал на наши вопросы.

Он не верил в возможность победы нашей над большевиками, а следовательно, считал бесполезным продолжать войну против них. Услышав столь странное и страшное его определение, я с волнением спрашиваю его:

— А что же делать дальше тогда?..

— Что?.. Надо мириться с большевиками… Это наилучший исход… Сил нет!.. Казаки драться не хотят… они устали… Мы это здесь, в станицах, хорошо видим, — произнес он очень спокойно, деловито и, видимо, продуманно.

Услышав это, я будто «опьянел». «Мир с большевиками… а атаманские фотографии на стене… как голые факты казачьей контрреволюции», — пронеслась мысль в голове. Простят это красные?

— А как же Вы лично?.. Останетесь? — рублю ему.

— Да… останусь, — спокойно ответил он.

Я в полном недоумении. В моей голове это совершенно не вмещалось. Он бывший станичный атаман, очень зажиточный казак, у него городского вида и обихода дом, он член рады, сам внешне видный, как полковник старого времени, благообразный, спокойный, выдержанный, и вдруг — у него мир с большевиками… и он сам остается в станице.

Все это я высказал ему тут же, а он, спокойным жестом руки указывая на стены дома, на семью, что на кухне, и потом на двор с богатыми постройками, на вместительный амбар, крытый цинковой жестью и наполненный зерном, тихо произнес:

— Ведь этого же всего не унесешь с собою?.. А одному бежать — какой смысл?

Наш разговор прервал пожилой казак, прибывший из станичного правления. Называя очень почтительно Гурбича по имени и отчеству, он говорит, что его зовут на станичный сбор старики, где будет решаться вопрос, «чи обылизувать козакив, чи остатця у станыци».

— Вот видите, полковник, казаки стоят на распутье. Но большинство их думает, как и я, — сказал он и пошел одеваться в «чэкминь».

Мне нужно было поговорить по аппарату со штабом 2-го Кубанского корпуса, находившегося в станице Леушковской. С адъютантом скачу на станцию Сосыка. Переговорил и стою с несколькими офицерами на платформе, как бы отдыхая от тяжелых дум в культурном уголке. К нам подходит какой-то сотник в крытой шубе-черкеске, при полном офицерском вооружении и в темных очках.

— Где здесь начальник 1-й Кавказской казачьей дивизии? — обращается он к нашей группе.

Голос этого офицера показался мне очень знакомым. Галкин указал на меня.

— Господин полковник!.. Сотник Курукалов с пополнением конных казаков в 125 человек прибыл во вверенную Вам дивизию, — рапортует он спокойно, отчетливо выговаривая слова, и смотрит «обыкновенно» мне в глаза.

Услышав фамилию Курукалов, я смотрю на этого сотника уже не спокойно. Я его узнал.

— Откуда же Вы их привели, сотник?

— Из Баталпашинского отдела, господин полковник. Мы прибыли еще вчера и здесь ждали дивизию, — все так же спокойно отвечает он, и вижу, меня он совершенно не узнает.

С тех пор прошло девять с половиной лет. В 4-й сотне 1-го Екатеринодарского кошевого атамана Чепеги полка нас было семеро вольноопределяющихся. Василий Курукалов осенью 1910 года заканчивал свой двухлетний срок службы. Он был станичный учитель своей Чамлыкской станицы и среди нас, семи, считался самым старшим и самым серьезным. Я же только что поступил в этот полк и сотню, был самым младшим, самым маленьким и… не серьезным. Мне было семнадцать лет. Он тогда много читал, делал выписки из прочитанного, был серьезен, умен до философских вопросов включительно. Меня он очень любил и оберегал от шалостей. Все мы жили на частной квартире, кстати сказать, в очень богатом доме Полуяновых, у отца будущих кубанских большевиков-братьев. Ян Полуян был средний. Две их сестры также ушли в их красный лагерь. Они были коренные и богатые казаки станицы Елисаветинской, имея в своей станице хутор в поле.

Приняв от него рапорт и расспросив все официально, приближаюсь к нему, подаю руку и произношу:

— Ну, здравствуй, Василий, дорогой! — обнимаю его и целую в губы.

Он совершенно растерялся, как и мои офицеры, смотрят на меня и не понимают — в чем дело?

— Что?.. Не узнаешь, старина? — весело говорю ему. — Федя… с Кавказской… вольноопределяющийся 4-й сотни 1-го Екатеринодарского полка в 1910 году.

— Так точно, господин полковник! — еще неуверенно отвечает он. Забыл ли он это или по воинской привычке держится официально.

— Ну вот что, Василий! Сейчас едем прямо ко мне на квартиру и закусим на радостях.

— Слушаюсь, — вновь почтительно отвечает он, взял руку под козырек.

Мне становилось и досадно и смешно.

Мы у меня, в доме Гурбича. Последний еще не вернулся со станичного сбора. Я снимаю папаху, Василий меня рассматривает и… признает.

— Но как Вы возмужали, господин полковник! — произносит он. — Но черты лица — те же, — добавляет он.

Мы закусываем. Где-то достали спиртное. Я уговорил-приказал Василию Курукалову, сотнику, называть меня по имени и отчеству, но он никак не мог этого усвоить. А «ты» у него совершенно не выходило для произношения.

Как жаль, что подобное пополнение казаков пришло так поздно. Под Воронеж!.. Под Воронеж надо было Кубанскому войску слать свои тысячи казаков, а не тогда, когда мы оставили даже и Ростов-на-Дону!.. Вот оно — отсутствие своей войсковой военной силы — КУБАНСКОЙ АРМИИ! Войсковой аппарат со слабой волей оказался…