Михаил Фостиков - Дневники казачьих офицеров

Нам предстоял очень трудный двухдневный переход по крутым и скалистым горным тропам, занесенным снегом, а от реки Теберда начинался крутой подъем (надо было переходить на вьюки). Решили заночевать. Кочкаров с приехавшим своим другом с темнотой отправились в аул в 10 верстах от нас узнать новости.

Возвратившись ночью, Кочкаров рассказал нам, что «товарищи» в ауле ведут себя хорошо (действительно, эта партия под командой бывшего офицера Смирнова, расстрелянного потом большевиками за укрывательство офицеров и сочувствие контрреволюции, вела себя отлично) и этим подкупили некоторых офицеров, которые сдались. Многим Смирнов выдал пропуска, и они ушли к станице Баталпашинской. Большое число сдавшихся офицеров после были расстреляны в Баталпашинской, а между ними и генерал Абашкин — кубанец, атаман Баталпашинского отдела. [60] Генерал-майор П. С. Абашкин уже в 30-х годах в Ростове после неоднократных арестов и допросов «с пристрастием» был отпущен домой, где и скончался 7 января 1934 г.

С рассветом мы двинулись в путь и, преодолев трудности, не поддающиеся описанию, на второй день к вечеру были у места назначения. Аул Даутский — медвежий угол, оторванный от мира. Приняли нас новые покровители хорошо. Мне с женой отвели комнату, и мы зажили. Сами рубили дрова, готовили пищу, стирали. По вечерам собирал горцев (я назвал себя «Измаил Заурбеков»), и ко мне все относились как к мусульманину, но знали, что я генерал. Устраивал для молодежи всевозможные игры, меня с женой они полюбили. Часто горцы заходили ко мне выпить чая и покурить.

Сведения о том, что происходило вне Даута, доходили до нас редко, преувеличенные и в затейливых красках. Но о сдаче нашей армии на побережье и об эвакуации в Крым я узнал. Жизнь потекла у нас по мирному образцу, но оторванность, неизвестность и безнадежность терзали сердце, а в скором времени к душевным переживаниям добавились и физические лишения.

По доходившим слухам большевики в Баталпашинской узнали, что я скрываюсь в Карачае, следили за мной, но вначале не тревожили, а потом поручили некоторым карачаевцам, предавшимся красным, изловить меня. С этого времени начинаются наши скитания по кошам, лесам и пещерам — сколько обид и лишений пережито нами!

Мы мечемся от подножья, из сараев, до горных пещер на громадных каменистых высотах, в которых я и жена проводили недели, получая пищу по ночам. Наконец, я не выдерживаю этой травли, и мы тайком переселяемся вновь в Верхнетебердинский аул.

15 марта 1920 года вся Кубанская область была уже в руках большевиков. Накануне ставка из Новороссийска перебралась в Крым. Администрация на Кубани сменилась, и в станицах атаманы были заменены председателями ревкомов. Большевики не мешали населению в выборе предревкомов и обращались с жителями поначалу хорошо: никаких убийств, грабежей, реквизиций и даже оскорблений не было со стороны победителей, за все казакам щедро платили деньги.

В своих воззваниях большевики говорили, чтобы казаки бросали фронт и расходились по станицам; что они не варвары, которые были в 1918-м, а завоевывают Кубань для того, чтобы «освободить ее от ига добровольцев, чтобы дать мир, покой и свободу местному населению».

Не трогали вначале и офицеров, оставшихся в станицах. Отошедшая от Черноморского побережья (после эвакуации добровольцев и сдачи Кубанской армии) Красная армия разместилась гарнизонами по станицам, а линия горных станиц вдоль Кавказских гор была занята кордонами, так как они знали, что в лесах скрывается много «контрреволюционеров» и «белых бандитов» (так называли они всех своих политических противников).

В апреле 1920 года части красных начали спешно уходить на Польский фронт, а из Центральной России в станицы понаехали коммунисты. Предревкомы начали заменяться по станицам прибывшими коммунистами, а секретарей (станичных писарей), вопреки их желанию, начали перемещать из одной станицы в другую. Новые предревкомы приступили к организации местной милиции, набирая в нее самый низменный элемент (пьяниц, конокрадов, местных коммунистов и всех бездомных босяков), и им удалось создать команды, готовые убивать всякого, даже своих родных, за деньги.

Офицеров, зарегистрировав, отправляли в Центральную Россию или на север, а многих расстреливали при отделах и на попутных станциях. У жителей все взято на учет (хлеб в зерне, кормовое зерно и сено, лошади, рогатый скот, свиньи, овцы, домашняя птица, пчелы и другое), и, определив норму расходов для каждого двора, на расходование остального наложили строжайший запрет. Население, привыкшее без контроля пользоваться собственным, просто взвыло. Некоторые осторожные и не верившие заверениям большевиков с самого начала все попрятали.

В станицах начинает процветать сыск, отбирают строевых лошадей, седла и обмундирование (оружие было сдано уже раньше). В конце апреля было приступлено к насильственным реквизициям хлеба, рогатого скота, и население сразу поняло, в какую тряску оно попало — начинаются проклятия, вздохи, сожаления по утраченной свободе. Милиция беспощадна: грабит, убивает, расстреливает, многих выдают местные бездомные.

В мае население начинает открыто возмущаться, по ночам убивать милиционеров-коммунистов и бежать под покров леса в горы. Станицы, не выполнившие разверсток, хлебных или рогатого скота, подвергались террору. Население, обманутое большевиками, готово восстать.

Скрываясь по медвежьим углам Карачая, я зорко следил за поведением населения и большевиков. Еще в ауле Даут карачаевцы мне говорили: «Твоя нюжна разбивать таварищ большевик». Но, попрятав в горные трущобы свой скот, они не чувствовали на себе большевистской руки — большевики очень побаивались проникать в глубь гор.

Перебравшись в Верхнетебердинский аул, куда из станиц часто приезжали жители за лесом, я подробно знал от казаков происходящее в станицах. Побывав несколько раз в монастыре, я через монашек связался с казаками из различных станиц, ближайших к горам, а в глубь Кубанской области посылал письма с казаками, приезжавшими за лесом. Они прятали мои письма в сосновые стволы, просверливая в дереве гнезда буровами, — всех едущих с гор обыскивали.

В Верхнетебердинском ауле я познакомился с полковником Старицким, [61] Старицкий Владимир Иванович — р. 19 июня 1885 г., казак ст. Мекенской ТКВ. Окончил Астраханское реальное и Киевское военное училища (1906), Офицерскую стрелковую школу, офицер 1-го Волгского полка ТКВ. В Великой войне Георгиевское оружие, помощник командира 2-го Волгского полка, войсковой старшина (с 14 декабря 1916 г.). Участник Терского восстания, в Добровольческой армии и ВСЮР, полковник, командир 1-го Волгского полка (с 17 марта 1919 г.), 2-й бригады 1-й Терской казачьей дивизии (февраль 1920 г.), в восстании с генералом Фостиковым, в Русской Армии в Крыму генерал-майор. В эмиграции в Югославии, в Русском Корпусе офицер 1-го Казачьего полка, затем фельдфебель и начальник «охотничьей команды» полка, после войны в США член правления Союза чинов Русского Корпуса, атаман Терского казачьего войска (4 апреля 1970 г. — 1 марта 1973 г.), умер в Дорчестере (США) 18 мая 1975 г. терским казаком. Он говорил о том, что надо начинать восстание, но сам ничего не предпринимал. Вначале, на его вопрос, что я думаю делать, я говорил, что намерен идти в Грузию, так как казаки еще не доросли для восстания, а он старался убедить меня остаться на Кубани.