Борис Соколов - Тайны Второй мировой

Отметим, что Б. Мюллер-Гиллебранд подчеркивает недостатки ежедневных донесений о потерях: «В этих донесениях речь, естественно, не могла идти о точных цифрах потерь. В критических боевых ситуациях нередко отсутствовала возможность их точного подсчета. Точные данные заменялись оценочными, приблизительными. На достоверность сведений о потерях влияли слухи, переутомление и прочие физические и моральные нагрузки в условиях фронта. Часто эти данные дополнительно уточнялись». (Мюллер-Гиллебранд Б. Указ. соч. Т. 3. С. 335).

Немецкие данные о числе пленных под Харьковом подтвердил в своих мемуарах Н.С. Хрущев, бывший в то время членом военного совета Юго-Западного фронта и направления (Огонек. 1989. № 31. С. 22).

Всего в качестве вспомогательного персонала (»добровольных помощников») или в составе коллаборационистских формирований в германской армии в разное время служило около 1 млн. советских граждан, в основном из числа военнопленных. До 1 мая 1944 г. из лагерей было освобождено 818 тыс. военнопленных, большинство из которых использовалось в германских вооруженных силах. К концу войны число «добровольных помощников» в вермахте из числа советских граждан оценивалось в 665–675 тыс. человек (Ibid. Р. 446; Dallin A. Op. cit. Р. 427, 658).

Близкая нашей оценка безвозвратных потерь 1941 г. — 5,3 млн. чел. См.: Великая Отечественная война: События, люди, документы. М., 1990. С. 76.

Так, например, в июле и августе 1943 г., в дни Курской битвы, когда значительная часть германской авиации была брошена на советско-германский фронт, на него пришлось лишь 1030 из 3213 потерянных в бою боевых самолетов, или 32% (Murray W. Luftwaffe. Baltimore, 1985. P. 154). Примерно такова была, вероятно, и доля Восточного фронта в боевых потерях германской авиации за войну в целом.

Для СССР — в границах на 22 июня 1941 года, для Германии — в границах на 1 сентября 1939 года, с включением Австрии и протектората Богемии и Моравии.

Для Германии — в период по 30 апреля 1945 года

В XX в. единственной войной, где российские потери погибшими были меньше, чем у неприятеля, была русско-японская война 1904–1905 гг., где русская армия потеряла около 32 тыс. убитыми против 49 тыс. убитых в японской армии. Еще 1,6 тыс. русских умерло в плену. От ран умерло 6,1 тыс. русских и 11,4 тыс. японцев, от болезней — 13,0 тыс. русских и 27,2 тыс. японцев. Общее соотношение погибших оказывается 1,7:1 в пользу русской армии. В плен попало 59 тыс. русских, в основном при капитуляции Порт-Артура. Число пленных японцев было незначительно, и по общему числу погибших и пленных соотношение было в пользу Японии. Меньшие потери убитыми и ранеными в русской армии объяснялись «стратегией истощения», применявшейся военным министром и главнокомандующим генералом Куропаткиным, учитывавшим, что японские ресурсы живой силы значительно меньше российских, и потому избегавшего решительных крупномасштабных столкновений с потенциально большими потерями русских войск. Однако внутренняя нестабильность в России, вылившаяся в революцию, не дала этой рациональной стратегии Куропаткина восторжествовать. (Сейчас я уже не столь уверен в этом выводе, поскольку приведенные выше данные о японских потерях фактически представляют собой лишь русские оценки потерь противника, которые, как показывает опыт, значительно завышают их истинную величину.)

См.: Кожурин В.С. О численности населения СССР накануне Великой Отечественной войны // Военно-исторический журнал. 1991. № 2. Здесь приведены данные предварительной оценки численности населения СССР на 1 января 1941 г., сделанной ЦСУ в июне 1941 г. Оно было исчислено в 198,7 млн. человек. Повторное исчисление успели сделать только по Молдавии и Хабаровскому краю, причем в этих регионах жителей оказалось больше, чем по предварительному исчислению, соответственно на 4,7% и 4,5% (в среднем — 4,6%). Если предположить, что такой же примерно недоучет в ходе первичного исчисления был допущен по другим регионам (а что такой недоучет был, сомнения не вызывает; например, в Эстонии на 1 января 1940-го и 1941 г. была дана одна и та же численность населения), то к 1 января 1941 г. действительная численность населения СССР должна составить 207,8 млн. человек, а к 22 июня, с учетом естественного движения населения, — 209,3 млн. Подчеркнем, что указанная выше оценка ЦСУ — это единственная оценка численности населения СССР в новых границах, сделанная до начала Великой Отечественной войны на основе не доступных ныне первичных статистических материалов. В свете этих данных официальная цифра общих потерь населения СССР в Великой Отечественной войне в 26,6 млн. погибших и умерших представляется явно заниженной.

Это число включает 250 000 погибших в годы Великой Отечественной войны и учтенных в графе военных потерь.

Большую трудность представляет то обстоятельство, что до сих пор, за редким исключением, не введены в научный оборот массовые источники — письма и дневники коллаборационистов, относящиеся непосредственно к периоду войны. Поэтому приходится реконструировать существовавшие в то время представления о Германии и немцах при помощи анализа подцензурных пропагандистских изданий и позднейших воспоминаний, скорректированных с учетом послевоенных реалий.

В России в годы Второй мировой войны возникло массовое коллаборационистское движение. Как известно, в вермахте и частях СС служило в разное время более миллиона советских граждан, из которых примерно половину составляли этнические русские. Кроме того, миллионы русских, украинцев и представителей других советских национальностей были заняты во вспомогательной полиции и органах оккупационной администрации. См.: Daliin А. German Rule in Russia 1941–1945. London — N.Y.: Macmillan — St. Martin's Press, 1957. P. 427,658; Reitlinger G. The House Built on Sand: The Conflicts of German Policy in Russia, 1939–1945. London: Weidenfeld, 1960. P. 21,446. а также: Александров K.M. Из истории насильственных репатриаций (1945–1946 годах) // Россия и Запад. СПб.: Университет, 1996. С. 227–228.

В западноевропейских странах преобладал гражданский, в том числе политический коллаборационизм. В вермахте и СС служили лишь тысячи, в лучшем случае десятки тысяч французов, голландцев, датчан, норвежцев. Иная ситуация была в Советском Союзе, где резко преобладал военный коллаборационизм. Политический коллаборационизм здесь был распространен значительно меньше, чем в Западной Европе. Большинство населения СССР германские национал-социалисты не считали арийцами и относились к нему как к «недочеловекам». Глава Русской Освободительной армии (РОА) генерал A.A. Власов не имел никакой власти над коллаборационистами из администрации оккупированных российских территорий. Эти коллаборационисты, в свою очередь, не имели какой-либо объединяющей их национальной политической структуры типа правительства. Особая роль военной составляющей коллаборационизма вызывалась тем, что в германском плену оказалось особенно большое число советских военнослужащих, для многих из которых служба врагу стала единственным шансом спастись от голодной смерти. Кроме того, на Восточном фронте действовала основная часть сухопутной армии Германии, остро нуждавшаяся в пополнениях и готовая получать их за счет местного населения. Особую проблему представляет собой «экономический», или «гражданский», коллаборационизм в СССР, который, по мнению С.В. Кудряшова, питал все другие формы сотрудничества с врагом. Это мнение российского историка представляется спорным. Он проделал большую работу по вводу в научный оборот архивных материалов о «низших формах» коллаборационизма на уровне отдельных сел и городов. Кудряшов признает, что «иногда очень сложно, а то и почти невозможно выявить ту грань, которая отделяет простое взаимодействие с оккупационными властями от сотрудничества с ними». Однако он полагает, можно говорить о коллаборационизме тех, кто работал на предприятиях, в школах и больницах, функционировавших под контролем оккупантов. В СССР после войны учителя, преподававшие в школах, или железнодорожники, работавшие на станциях на оккупированной территории, считались «фашистскими пособниками» и подвергались преследованиям. Однако в Западной Европе такого рода сотрудники оккупационных учреждений не считались предателями и не подвергались не только юридическому наказанию, но даже моральному осуждению. Было слишком очевидно, что в условиях оккупации это зачастую был единственный путь добыть средства к существованию, и здесь очень сложно говорить о добровольном выборе. Разумеется, в какой-то мере такие «пособники» увеличивали экономический потенциал врага. Но если счесть их коллаборационистами, то сюда же придется отнести пленных и рабочих-«остовцев», трудившихся на германских предприятиях. Также практически неизвестны случаи, чтобы «гражданские» коллаборационисты становились «военными» коллаборационистами, вступая в РОА, СС или вермахт.