Борис Соколов - Тайны Второй мировой

Во Вторую мировую войну масштаб коллаборационизма как среди нерусских народов, так и среди русского населения увеличился на порядок. В результате вермахт и СС получили значительное пополнение за счет бывших военнослужащих Красной армии и жителей оккупированных советских территорий. Это было связано не только с тяготами плена, но и со страданиями масс в условиях тоталитарного режима, падением уровня жизни по сравнению с дореволюционными годами [32].

Феномен русского коллаборационизма периода Второй мировой войны стал предметом осмысления сразу после ее окончания в изданиях, осуществлявшихся советскими «перемещенными лицами» в Западной Германии, а позднее в США [33]. Позднее, в конце 60-х — начале 70-х годов, были опубликованы мемуары немецких соратников Власова, апологетические по отношению к главе РОА. Десятилетие спустя, в конце 70-х и в 80-е годы, появились и исследования западных ученых, где участники РОД рассматривались в первую очередь как идейные борцы с большевизмом {459} . Такая же трактовка преобладала и в работах, посвященных проблеме насильственных выдач в 1945–1946 годах советских граждан, оказавшихся на территории западных зон оккупации. Авторы закрывали глаза на то, что многие из депортируемых действительно были причастны к военным преступлениям и преступлениям против человечества. Вместе с тем совершенно справедливо указывалось, что насильственная передача Сталину служивших в вермахте советских граждан, и в особенности эмигрантов, никогда не имевших советского гражданства, не отвечала нормам международного права и определялась лишь соображениями политической целесообразности {460} .

В СССР первые работы историков, посвященные русским коллаборационистам периода Второй мировой войны, появились лишь в самые последние годы существования этого государства {461} . И сегодня некоторые российские историки безоговорочно зачисляют Власова в предатели, как совершившего измену по малодушию и трусости. Его пропагандистские выступления против Сталина и советских порядков считают всего лишь образцом демагогии {462} . Существует также мнение, что Власов был исключительно карьеристом, и именно карьерные соображения послужили единственным мотивом его измены {463} . Интересно мнение Имануила И. Левина, подчеркивающего, что «Сталинщина рождала Власовщину». Здесь имеется в виду не только печально знаменитый приказ № 270, объявлявший пленных предателями и предусматривавший репрессии против их семей, но и общие пороки тоталитарной системы. Это побуждало многих советских граждан предпочитать малознакомого врага ужасам коллективизации, репрессий и нищенского существования. Можно приветствовать стремление в оценках коллаборационизма «отойти от стереотипов, как минувших, так и вновь наработанных» {464} .

Мы полагаем, что сейчас надо постараться оценить русских коллаборационистов как людей, находившихся в ситуации, где свобода выбора была чрезвычайно ограничена, а нравственный конфликт заключался в том, что приходилось бороться со злом в союзе со злом. Специфическое положение, в котором оказались участники РОД, создавало благоприятные условия для мифотворчества как по поводу собственной роли в войне, так и по отношению к Германии и немцам. Справедливым представляется мнение Искандера Гилязова, что «человека, который перешел на сторону врага, можно осуждать за конкретно совершенные им преступления — военные, уголовные, преступления против человечности и др. Коллаборационизм же… может выступать лишь фоном, который, естественно, подвергается этическому осуждению». Нельзя не согласиться и с тем, что научную оценку феномена коллаборационизма не следует сводить к формально-юридическим критериям по принципу «виновен — не виновен» {465} .

Власова иногда называют русским «Де Голлем». Однако между руководителями «Свободной Франции» и РОА, равно как и между их подчиненными, существовала принципиальная разница. Де Голль боролся за освобождение оккупированной врагом Родины под национальными и антигерманскими лозунгами. Власов же мог надеяться на успех только в случае поражения родной страны и ее оккупации германскими войсками. Выдвигаемые РОА национальные лозунги конкурировали с такими же лозунгами, выдвигаемыми Сталиным. Не случайно положительными героями как советских, так и власовских газет стали полководцы Суворов и Кутузов. Но власовцы проигрывали в убедительности своей пропаганды уже одним тем фактом, что находились в тылу и под защитой германской армии. Поэтому Власов скорее напоминал главу марионеточного прогерманского режима Виши маршала Петэна [34].

Сегодня подавляющее большинство германских историков старается не замечать вводимые российскими коллегами факты, свидетельствующие о том, что Сталин намеревался напасть на Гитлера летом 1941 года и лишь случайно был упрежден немецким вторжением 22 июня (хотя план «Барбаросса» и не был превентивным ударом). Признание того, что у Советского Союза были агрессивные планы в отношении Германии, делает германское нападение на СССР без объявления войны не столь вопиющим преступлением, как считалось прежде. Более того, оно получает, наряду с противоправной агрессивной составляющей, и определенное рациональное основание, равно как и направленный против Германии советский план «Гроза». Необходимость отказаться от прежней парадигмы, где явления и факты оцениваются формально-юридически и как некое нерасчленяемое целое, приводит к комплексной точке зрения, когда в каждом феномене выделяются различные составляющие, по-разному оцениваемые. В частности, преступлениями Гитлера были агрессия против Польши, начавшая Вторую мировую войну, и геноцид евреев и цыган. Остальные его действия были только следствием. Точно также преступлениями Сталина были агрессия против Польши, Финляндии, Румынии и Прибалтики и террор против населения собственной страны и жителей вновь присоединенных территорий. Намерение же напасть на Германию в 1940–1941 годах, отражая экспансионистские замыслы по установлению гегемонии в Европе, объективно играли роль превентивного мероприятия против агрессивных планов Гитлера в отношении СССР. Такого рода действия диктаторов, равно как и других политиков или полководцев, нельзя объяснять с помощью неких абстрактных альтернатив, которые даже не рассматривались современниками. Не стоит превращать Сталина и Гитлера в Рузвельта и Черчилля.

Подобный подход к феномену русского коллаборационизма предполагает, что не всех коллаборационистов, даже из числа советских граждан, можно считать предателями. Те из них, кто находился во «внутренней эмиграции», рассматривали начавшуюся войну как возможность свергнуть власть большевиков и субъективно-психологически не ощущали себя изменниками Родины. Также и отражение в сознании коллаборационистов стереотипов геббельсовской пропаганды не должно приводить нас к автоматическому отрицанию справедливости критики советской действительности, содержавшейся в коллаборационистских изданиях, равно как и искренности положительной оценки Германии и немцев.