Array Коллектив авторов - Тайная стража России. Очерки истории отечественных органов госбезопасности. Книга 3

Аналогичной точки зрения придерживаются историки Н.В. Петров и М. Янсен, подчеркивавшие, что архивно-следственные дела репрессированных чекистов «являются уникальными источниками информации и имеют огромное значение». «В них действительно содержатся самые фантастические показания людей, подвергавшихся пыткам во время допросов, — отмечали историки. — Однако при критическом подходе эти свидетельства могут дать совершенно достоверную информацию об обстановке в НКВД и взаимоотношениях различных кланов внутри него, о характере совещаний в НКВД, на которых обсуждались кампании репрессий, о частых беседах лидеров НКВД и их реакции на замечания Сталина и Молотова — этот список можно продолжать. Более того, достоверность и точность этих сведений может быть проверена и по другим, вполне добротным источникам» [803].

Впоследствии в свет вышел целый ряд публикаций материалов следственных дел руководителей и рядовых сотрудников советских органов госбезопасности [804]. Показания арестованных за «нарушения социалистической законности» чекистов неоднократно использовались историками для изучения механизмов репрессий 1937–1938 гг. [805], а публицистами — для обличения советской репрессивной машины; именно на них, к примеру, основана книга Н.В. Петрова «Палачи. Они выполняли заказы Сталина» [806] и другие публицистические публикации [807].

Изменялось отношение историков и к показаниям других категорий репрессированных. В начале 2000-х гг. В.М. Панеях подчеркивал, что попытка вычленения из показаний подследственных достоверной информации возможна только в отношении событийной стороны показаний. «Что же касается общественных, политических, экономических и иных воззрений подследственных, то следует учитывать наибольшую вероятность искажений в подобных «делах». Эти деформации имеют разнонаправленную природу: если сами подследственные стремились давать показания, изображающие их перед властями в выгодном свете, то, напротив, следователи старались придать им криминально-политический характер. Именно поэтому подобные источники, как уже было отмечено выше, не могут служить основанием для воссоздания воззрений подследственных» [808].

Без малого десятилетие спустя историки В.Н. Хаустов и Л. Самуэльсон высказывали прямо противоположное наблюдение: «Наряду с абсурдными, не подкрепленными никакими, кроме личных признаний, доказательствами, обвинениями в шпионской, заговорщической и другой контрреволюционной деятельности, в этих документах содержатся ценные сведения, которые невозможно найти ни в каких других источниках. Репрессированные представители партийно-советской номенклатуры, военнослужащие давали достоверную информацию о положении в различных сферах общества, личных взаимоотношениях, оценки внутренней и внешней политики Советского государства, проводимой Сталиным» [809]. К аналогичным выводам приходят и другие исследователи, указывающие, в частности, на большую ценность архивно-следственных дел в качестве источника информации о «порочных кадровых практиках» репрессированных руководящих работников [810]. Как источник достоверной информации о настроениях офицеров Генерального штаба в годы Гражданской войны использует показания на следствии ОГПУ историк А.В. Ганин [811], а публикаторы следственного дела патриарха Тихона отмечали, что протоколы допросов «являются основным источником, демонстрирующим эволюцию взглядов патриарха и других лиц подследственных» [812].

Изменялось отношение исследователей и к показаниям, данным подследственными в ходе расследования инициированных властью коллективных политических дел. Так, например, историк В.С. Измозик, изучивший материалы расследовавшего в 1929–1930 гг. ленинградским полпредством ОГПУ дела сотрудников «Черного кабинета» (один из отделов дореволюционного Департамента полиции, ведавший перлюстрацией), отмечает, что степень репрезентативности полученных чекистами в ходе следствия показаний очень высока. «Можно констатировать, — пишет он, — что архивно-следственное дело “чернокабинетчиков” является ценным и в целом весьма надежным источником по истории перлюстрации в Российской империи до 1917 г.» [813].

Изучая показания, данные на следствии в 1930 г. журналистом А. Гарри, историки литературы О.И. Киянская и Д.М. Фельдман характеризуют их как «прекрасный источник по истории как советской, так и зарубежной журналистики 1920–1930-х годов» [814]. Вполне достоверным источником оказались и исследованные сотрудником радио «Свобода» М.В. Соколовым показания ряда арестованных органами госбезопасности представителей русской политической эмиграции. Так, в развернутых показаниях задержанного в 1931 г. члена Российского общевоинского союза А.А. Потехина дана объективная картина жизни русских эмигрантов в Чехословакии, а в послевоенных показаниях одного из основателей политического евразийства П.Н. Савицкого приводятся чрезвычайно ценные данные об обстоятельствах его нелегального визита в СССР в начале 1927 г. [815] Даже в следственных делах времен Большого террора 1937–1938 гг. историки обнаруживают достоверные показания, подтверждаемые независимыми источниками [816].

Начиная с середины 2000-х гг. в научный оборот начали активно вводиться протоколы допросов и собственноручные показания германских генералов и высокопоставленных чиновников Третьего рейха [817], глав стран-сателлитов нацистской Германии [818], командного состава созданных нацистами коллаборационистских формирований [819]. Эти многочисленные публикации стали еще одним весомым аргументом в пользу значимости материалов архивно-следственных дел как исторического источника — ведь достоверность содержащейся в этих показаниях информации оказалась весьма высокой.

Российские историки В.С. Христофоров и В.Г. Макаров, благодаря многолетней работе которых общественности стали доступны многие материалы следственных дел в отношении нацистских преступников, отмечают достоверность сообщавшейся подследственными информации. Проанализировав рассказы германских генералов о пребывании в советском плену, они резюмируют: «Из рассказов бывших пленников видно, что физического насилия, столь распространенного по отношению к собственным гражданам, к генералам вермахта в советском плену спецслужбы не применяли… Можно утверждать, что рассказы военнопленных немецких генералов о событиях предвоенной истории Германии и Второй мировой войны вполне достоверны, хоть и отражают субъективную оценку событий, очевидцами которых они являлись» [820]. К аналогичному выводу приходит историк Д.Ю. Хохлов, следующим образом охарактеризовавший публикации материалов следственных дел, подготовленных В.С. Христофоровым и В.Г. Макаровым: «Комплекс этих материалов представляет большую научную ценность, поскольку содержит значительный объем новой, ранее неизвестной информации. Она существенно расширяет возможности для более глубокого анализа и оценки исторических событий, позволяет точнее восстановить логику происходившего, понять взаимосвязь отдельных явлений и выявить факторы, повлиявшие на принятие важнейших военных и политических решений» [821].