Array Коллектив авторов - Тайная стража России. Очерки истории отечественных органов госбезопасности. Книга 3

В.Р. Менжинский

Рукопись имеет громкое название «роман В.М.» [842], т. е. Вячеслава Менжинского. На самом деле это небольшая повесть. Известно, что и литературный дебют Вячеслава Рудольфовича в 1905 г. назывался «Роман Демидова» и точно так же имел форму повести. Название произведения, скорее всего, отражено на первой странице текста, где вверху рукой автора вписано «Прелюдия» [843]. Подзаголовков текст не имеет, поэтому предположение о том, что «прелюдия» есть то же, что и введение, представляется маловероятным.

Действие повести развивается в октябре 1905 г. после оглашения царского манифеста в нестоличном, но большом городе, где есть пристань, вокзал железной дороги и даже театральная площадь. В то время сам Менжинский возглавлял военный отдел организации РСДРП в Ярославле, который и послужил образцом для внешних примет повествования. Сам же сюжет вымышленный и в чем-то авангардный — речь идет о забастовке в публичном доме, причем его обитательницы вдохновлены примером революционных рабочих и пытаются просить у них совета и защиты.

Персонажей в тексте немного — хозяйка заведения Авдотья, ее сожитель Васька, девушки Амалия, Паша, Лександра, Эмилька, Афросинья, пожилая Титовна и сыщик Шаманин, поющий в подпитии «Варшавянку».

Изложение динамично — в течение одного дня происходит бунт в заведении под красным фонарем, а затемно туда врываются сыщики и полицейские после устроенного ими же погрома в городе. Автор ставит точку едва ли на самом интересном месте — девушки из разгромленного пьяными охранителями заведения ждут пролетариев, за которыми отправилась их самая бойкая представительница.

Последние слова повести вполне символичны: «Придут — пускай!» [844] Получается, что Менжинский в 1908 г. из эмигрантского далека довольно точно предсказал события следующей революции: в 1917-м рабочие придут, причем повсеместно и надолго, только вот история публичных домов на этом и закончится…

Ниже впервые публикуется полный текст повести В.Р. Менжинского [845].

— Ох-хо-хо! Вечер-то какой скорый стал! На минуту прилегла перед гостями — и темно совсем. Осень опять. Васька!

— Ну?

— Проснись, пятница! Ставни закрой да огонь зажги, фонарь красный и здесь. Лоб расшибить можно.

Васька копается, а Авдотье неймётся — идёт сама, ещё ощущая во рту и глазах остатки сна, уверенно плывёт к выходу в домашней темноте знакомого длинного коридора — безошибочно нащупала засов, и дверь внезапно сильно рванулась.

— А-ай-ой! Ай, батюшки! — взвизгнула она простодушной бабьей нотой: кто тут?

— Из типографии, телеграммы Василию Николаевичу! — пробасил голос снизу, и в сером просвете наружной двери Авдотья различила чернеющуюся крохотную фигуру.

— Ну тебя, и с Василием Николаевичем твоим! Тоже редакцию какую нашли. Возись теперь с его телеграммами. Нет ещё его здесь. Напугал как. Я засов отодвинула, а он как нырнет, и прямо в живот. Прощай! Бесёнок, чисто бесёнок. Васька! Зажигай свет, поворачивайся.

— Невредно бы, невредно, — покрыл насмешливый голос умирающую жалобу двери: — приют увеселений, можно сказать, а тьма, как во чреве кита, изображённом на паперти Николая Мокрого.

— Этот откуда взялся? А темно, так Васька со вчерашнего пьян.

— Как полагается.

— Посетители разодрались, а вышибала икнуть не может. Скоро ты? Василий Николаевич пришёл, а он, знай, потягивается.

— Не видал я его, что ли?

— Загремел! — у-у-у! Куда спичку бросил? Пожар наделать хочешь?

— Та-ак! Супружеская лирика на точке кипения… Не пожалуете ли мне по сему случаю водочки и закусочки, а я поправлю огонь, зажжённый сим мужем или, точнее, вашим мужем.

— Какой он мне муж!

— Ну, исполняющий обязанности супруга, и.д., как говорят у нас в суде… Не изволите знать, что такое и.д., почтеннейшая Авдотья Николаевна?

— Откуда мне знать? Я не по учёной части пошла, так и нечего мне этим глаза тыкать, мне по судам не таскаться, это кто в адвокаты лезет.

— Выше бери! Публичного дома юрисконсульт! Хоть и подпольный, так подполье нынче в чести, на митингах все ораторы хвастаются: мы вышли из подполья, мы сидели в подполье долгие годы.

— Ты мне, врун газетный, зубов не заговаривай. В подполье только крысы водятся, хвастать нечем. А я себе могу нанять какого хочешь адвоката, самую настоящую кляузу, во фраке и со значком… А по моему делу и одного класса гимназии много.

— Скромничаете, скромничаете, Авдотья Николаевна! Просвещённое ваше отношение к вексельной литературе и побудило меня временно искать здесь приюта от кулаков забастовщиков. Вы Аспазия нашего города.

— Пошёл молоть. Я не язычница какая-нибудь. В Иерусалим на старости лет поехать хочу. Там, говорил мне Лександрин купец, и ослы такие умные, сами камни обходят, спокойно толстому человеку ехать. Ты в газете своей не читал?

— Возможно. Спаситель худощавый был, а почему-нибудь же выбрал для въезда в Иерусалим ослёнка, а не лошадь. А, между прочим, жену губернского архитектора присудили к штрафу за быстроногие слова, брошенные кухарке. Вот нынче как. За кобылу бесхвостую — и то плати.

— Ага! Не только меня грешную, и дамы попадаются.

— И дельце ваше я привёл к благополучному концу.

— Описали?

— Именно.

— А жена его что? Плакала небось?

— Всё было, и слёзы, и цветы, и чувства, и любовь. Цветов, положим, не было, а ругала она вас с любовью, долго, пока печати прикладывали; теперь сидеть, лежать, и пить, и есть будет на печатях казённого образца. Да, поработал судебный пристав, можно сказать, не забастовал, как мои наборщики. Туда же! Куда конь с копытом, по-столичному…

— Тут приходил один ваш забастовщик, телеграммы принёс.

— Посмотрим. Только вы напрасно мораль моего фактотума роняете, ибо он твёрд и не забастовал. Геройский дух в этом маленьком теле — и верен за двенадцать целковых в месяц — вот что ценю. Что же никто не появляется из прекрасных обитательниц дома сего? Пойти — хе-хе — в редакционную комнату, Амалию побудить.

— Успеешь, в телеграммах-то что?

— Бунт, бунт, бунт… только и новостей. Губернатор весьма опасается, человек тучный, а ещё неизвестно, кто кого бить будет, мы забастовщиков или они нас. Войск мало. Однако к арсеналу рядом с вами поставили ещё двух караульных, хотя там никакого оружия не имеется, одна мука, и та гнилая трудами досточтимого головы нашего, — но никто не знает, до чего дойдёт дерзость революционеров. Говорят, ростовщиков-то вешать будут. Ха-ха! Так-то, почтеннейшая Авдотья Николаевна!

— Матушка! Царица Небесная, Мария Египетская, заступница и покровительница, принесите мимо… Пойти караульных угостить, что ли?