Array Коллектив авторов - Тайная стража России. Очерки истории отечественных органов госбезопасности. Книга 3

Схожие выводы относительно значимости ряда показаний обвиняемых, отложившихся в архивно-следственных делах, делают и историки других стран. Еще в начале 1990-х гг. прибалтийскими историками были частично опубликованы показания, в 1940–1941 гг. данные органам НКВД руководителями стран Прибалтики — К. Пятсом и Й. Лайдонером [822] (Эстония), К. Улманисом [823] и В. Мунтерсом [824] (Латвия), А. Вольдемарасом [825] (Литва), а также сотрудниками германской военной разведки [826]. Высокую достоверность показаний руководящего работника абвера Г. Пикенброка и главнокомандующего армией Эстонии Й. Лайдонера отмечает известный эстонский историк М. Ильмярв. «В архивных материалах есть немало документальных свидетельств, подтверждающих истинность показаний Лайдонера и Пикенброка, полученных под нажимом советских органов безопасности», — констатирует исследователь [827]. Ранее, кстати говоря, к аналогичным выводам пришел и германский историк Ю. Мадер, получивший от вернувшегося из СССР генерала Пикенброка черновики его свидетельских показаний. «Я потратил несколько лет на проверку рукописей Пикенброка, — писал впоследствии Мадер. — Работал в библиотеках, государственных и частных архивах — и сегодня могу утверждать, что вся информация достоверна» [828].

Литовские историки, анализируя протоколы допросов арестованных в июне 1941 г. органами НКВД руководителей подпольного Вильнюсского центра Фронта литовских активистов (ЛАФ), отмечают, что, несмотря на то что эти источники следует использовать «с некоторыми оговорками», с их помощью «можно довольно точно восстановить наиболее важные события, связанные с Вильнюсским штабом ЛАФ» [829]. В качестве достоверных источников привлекаются ими и данные на следствии НКВД показания арестованных сотрудников польской разведки [830]. Таким образом, ценность протоколов допросов как исторического источника не вызывает у литовских историков особых сомнений — так же, как и у их украинских коллег, предпринявших масштабную публикацию показаний руководящего состава Организации украинских националистов и Украинской повстанческой армии [831]. Проведя сравнение показаний арестованных руководителей ОУН-УПА с независимыми историческими источниками, украинские исследователи отметили высокую достоверность содержащейся в этих протоколах допросов информации [832].

Германские историки М. Уль и Х. Эрбле, введшие в научный оборот показания, полученные советскими органами госбезопасности в результате допросов приближенных Гитлера [833], также отмечают их высокую фактографическую достоверность: «В воспоминаниях “Гитлер” исключительно точно приводятся все даты и факты, все сцены описаны максимально достоверно, а документы не вызывают сомнения. Сравнение записок, сделанных лично Гюнше, с публикуемым оригиналом показало, что между ними практически нет расхождений. И Линге, и Гюнше с чрезвычайной точностью вспоминают высказывания Гитлера. При сравнении их с опубликованными речами и записями Гитлера обнаружены лишь незначительные неточности, а серьезных расхождений или несовпадений не нашлось» [834].

Столь многочисленные случаи обнаружения в показаниях обвиняемых достоверной и ценной для историков информации, разумеется, не перечеркивают того факта, что во множестве других архивно-следственных дел содержатся недостоверные показания, полученные обманом или «выбитые» следователями [835]. Тем не менее они показывают ошибочность все еще встречающегося в научной литературе представления об «априорной» сфальсифицированности содержащейся в архивно-следственных делах информации обвинительного характера. Ситуация оказалась гораздо более сложной, чем полагали многие исследователи 1990-х гг.: данные на следствии НКВД показания обвиняемых могут носить как ложный, так и достоверный характер.

Но как же отличить достоверную информацию от ложной? Несмотря на то что следственные показания используются историками более чем активно, методология работы с этим видом источников, как правило, остается непроясненной. «По этой теме… мы никогда и ничего не поймем», — меланхолично писал в 1997 г. в своем лекционном курсе «Источниковедение истории советского общества» В.В. Кабанов [836]. Двадцать лет спустя изменилось немногое: в подавляющем большинстве современных пособий по источниковедению отечественной истории новейшего времени следственные показания даже не упоминаются в качестве отдельного вида источников [837], что наглядно свидетельствует о все еще царящей в научном сообществе методологической растерянности. Немногочисленные специализированные издания, посвященные источниковедению деятельности советских органов госбезопасности, дают общую характеристику состава и информационного потенциала архивно-следственных дел, однако, как правило, не описывают методологии работы с этим видом исторических источников [838]. В свою очередь, подавляющее большинство исследователей, работающих со следственными показаниями, оценивают их достоверность интуитивно, с позиций т. н. «здравого смысла», то есть априорных представлений о том, что может, а что не может быть. Хотя подобный подход к оценке достоверности информации вообще распространен среди историков [839], его методологическая уязвимость более чем очевидна. Вне всякого сомнения, интуитивная оценка исследователем достоверности содержащейся в источнике информации может оказаться верной — однако строгие научные нормы требуют не полагаться лишь на авторитет.

О том, что второй после Ф.Э. Дзержинского глава чекистского ведомства В.Р. Менжинский в молодости увлекался литературой и опубликовал в 1905 и 1907 гг. несколько произведений, хорошо известно. В канун 100-летия ВЧК в рассекреченных архивных документах обнаружено неопубликованное произведение Менжинского о событиях революции 1905 г.

9 июля 1938 г. глава советской внешней разведки, начальник 5-го отдела 1-го управления НКВД СССР старший майор госбезопасности З.И. Пассов направил доставленную из-за границы рукопись из 115 листов начальнику секретариата НКВД, ближайшему соратнику наркома И.И. Шапиро с кратким сопроводительным письмом: «При сем препровождается рукопись романа В.Р. Менжинского, полученная из Парижа». Шапиро наложил еще более краткую резолюцию: «В ЦК» [840]. В ЦК ВКП(б) тетрадку поместили в секретный архив.

Повесть была закончена во второй половине 1908 г., когда живший в эмиграции Менжинский перебрался из Бельгии в Цюрих. Судя по аккуратно переписанному тексту и приведенным координатам, Вячеслав Рудольфович собирался этот свой литературный труд опубликовать. В конце текста он лично подписался «Вячеслав Менжинский» и собственноручно начертал «адрес: Zürich, III, Badenerstrasse, 249, Dr Brupbacher, для В.М.» [841]. Отсюда следует, что будущий глава ОГПУ был неплохо знаком с колоритным швейцарцем Ф. Брупбахером, который в 1938 г. имел в тогдашнем СССР крайне негативную репутацию после своего исключения из компартии Швейцарии за «анархистскую позицию» и критики И.В. Сталина в его конфликте с Л.Д. Троцким.