Виталий Смирнов - Воевал под Сталинградом

Хутор Елхи – новый рубеж минометной роты – находился в непосредственной близости от города, что, само собою разумеется, не предвещало легкой жизни, если вспомнить сталинский приказ номер 227. Необходимость стоять насмерть закрепил и приказ командующего 64-й армией генерал-лейтенанта Шумилова, изданный в день, когда остатки 29-й дивизии, пополненной местными необученными новобранцами и всеми, кто, как говорится, мог встать под ружье, объявились под Елхами: «В течение ночи на 2 сентября вывести войска на заранее подготовленные рубежи Песчанка, Елхи, Ивановка, остановить наступление противника и уничтожить его живую силу и боевую технику, прочно удерживать этот рубеж, не допускать прорыва противника к Волге и Сталинграду.

Разъяснить всем частям и подразделениям, довести до каждого командира и бойца, что указанный рубеж является линией, дальше которой противник не может быть допущен ни в коем случае. Отступать некуда. За нами Волга и Родина. Лучше славная смерть, чем позор отхода».

Задачу поставил генерал грандиозную: уничтожить живую силу и боевую технику противника. Но не сказал – чем…

А пока противник продолжал резвиться. В указанную в шумиловском приказе ночь ораву голодных, неподготовленных и неуправляемых людей, именуемых пополнением, бросивших свои позиции и устроивших галдеж возле походных кухонь, засекла немецкая артиллерийская инструментальная разведка, и шестиствольные минометы, ударившие из всех стволов, исправно сделали свое дело. Из 170 человек, которые должны были пополнить ряды оборонявших Елхи, осталось не более десятка. Писатель до сих пор удивляется, почему немцы после тех залпов не поднялись в ночную атаку: «Худо было бы нам, защитникам Сталинграда».

Хутор Елхи в течение сентябрьских дней (да и позднее – вплоть до наступления советских войск) то и дело переходил из рук в руки. Когда пятого сентября при поддержке «катюш» и штурмовиков Ил-2 дивизия овладела хутором, бойцы увидели ужасную картину: колодец до самого верху был забит трупами наших военнопленных.

Вот почему со второго сентября по первое октября политруку Алексееву было не до фронтовой тетради. О многих эпизодах и участниках кровопролиных боев за это неприметное местечко он потом расскажет в очерках, вошедших в повести «Дивизионка» и «Биография моего блокнота», в рассказах «Лиса» и «Окоп», в публицистических выступлениях. Это и «старый мудрый солдат», «безропотный страстотерпец военных дорог», ездовой из минометной роты, ее душа Гурьян Максимович Прибытков» («Максимыч»), и помощник начальника политотдела дивизии по комсомолу, умеющий «с помощью нескольких нехитрых, немудрящих слов воспламенять людские сердца», гвардии капитан Александр Крупецков («Сам Крупецков»), и парторг минометной роты наводчик Алексей Грунин («Парень с Красной Пресни»), и старший лейтенант Петр Савченко, сбивший из полевой пушки фашистский самолет, и многие другие, ставшие героями романа «Мой Сталинград».

Именно на них держалась тающая не по дням, а по часам, уничтожаемая и воскресающая дивизия. Именно они демонстрировали тот «человеческий элемент», который составлял суть сталинградского «чуда», непостижимого ни для пришельцев, ни для его толкователей. В сентябрьские дни 1942 года, когда «везунчики» из фашистской орды уже плескались в волжских водах, когда, по выражению М. Алек-сеева, «со сталинградских высот по балкам, как по желобам, прямо в Волгу» стекала кровь, одна из европейских газет писала: «Нам говорят, времена чудес прошли. Но, с военной точки зрения, оборона русской армии у Сталинграда относится к области чудес. Согласно всем военным канонам, город уже давно должен быть захвачен немцами, но так же, как это случилось с Мадридом во времена гражданской войны в Испании и Ленинградом двенадцать месяцев назад, военные эксперты поставлены в тупик, а человеческий элемент оказался не поддающимся учету».

Обескровленная дивизия, сохранившая свой номер до победного конца (не только на Волге), билась так, как не билась будучи полнокровной, а пополнение, идущее из разных краев страны, очень быстро постигало науку ненависти, питавшей «человеческий элемент». И все-таки сентябрьская попытка двух армий – чуйковской 62-й и шумиловской 64-й – не состоялась. А Елхи – до двадцатых чисел ноября – пришлось оставить. Получивший новую должность (секретарь комсомольского бюро полка) и новое звание (старший лейтенант) М. Алексеев [7] В дневнике писателя есть запись от 15 октября: «Два чувства. Радость: присвоили звание старшего лейтенанта. И тут же чувство тревожного ожидания. Стоим на месте. Больше месяца обороняем рубеж – и ни с места». вместе с двумя новоиспеченными старшими лейтенантами Василием Зебницким, который стал парторгом полка, и Николаем Соколовым, получившим по новой табели о рангах должность «агитатора», объединились на совместное проживание. Был выбран блиндаж в крохотной балочке, которая располагалась перпендикулярно линии переднего края, проходившего по юго-западной окраине Елхов. С одной стороны, хорошо: выполнена рекомендация заместителя командира полка по политической части майора Воронцова – быть поблизости. Но с другой стороны, плохо: балочка простреливалась из всех видов оружия. Зато над блиндажом шелестела листвой яблонька, не скупившаяся делиться с молодыми командирами усыпанными веснушками плодами.

«Злые, подавленные страшными потерями, – напишет Михаил Алексеев в романе «Мой Сталинград», – возвращались мы, один за другим, уже под вечер в нашу нору: там вместе нам было чуток повеселее. К тому же – яблонька. Она протягивала навстречу свои изломанные ветки, которых день ото дня становилось на ней все меньше и меньше. Мы собирали сшибленные сучья и, поскольку ночи уже были холодноваты, топили свою «буржуйку»; сучья разгорались не вдруг, долго шипели, из них красной живой кровью струился сок, распространяя по блиндажу горьковато-кислый, терпкий запах.

Всю ночь немцы вели в нашу сторону беглый, беспокоящий бесприцельный огонь. Наша яблонька стояла на взгорке, и бедняжке попадало больше всех. Разрывные пули «дум-дум», осколки мин и снарядов искромсали, искалечили ее до неузнаваемости. Однако на искромсанных ветвях еще цепко держались кое-где яблоки. Мы считали их и, сочно хрустя, поедали в редкие и отраднейшие минуты затишья. Правда, теперь раскусывали яблоко осторожно, потому что нередко на зуб попадал крохотный острый осколок» [8] О встрече с «зерновушкой», как называли офицеры деревце, ставшее их талисманом, через двадцать с лишним лет М. Алексеев рассказал в повести «Автобиография моего блокнота» («Яблонька»). .

Положение 29-й дивизии и 106-го стрелкового полка, прижатого немцами к Волге, не улучшалось. Сорвалось и контрнаступление Жукова с севера, на которого возлагались большие надежды. Ставка Верховного Главнокомандующего требовала держаться. В самый критический момент была принята «Клятва товарищу Сталину», смысл которой сводился к одному: умрем, но не сдадим Сталинград! Под этой клятвой должны были подписаться все бойцы и офицеры Сталинградского фронта: даже в укрытие к снайперу Василию Зайцеву пробрался разведчик с текстом клятвы. В течение суток политработникам пришлось попотеть. Для Михаила Алексеева эта работа обошлась в десяток пулевых пробоин на шинели, но зато представилась возможность побывать у своих «абганеровских минометчиков, разбросанных по разным подразделениям. Осталось их совсем мало, но боевой дух и вера в то, что обстоятельства изменятся к лучшему, сохранились. Видимо, заработал «окопный телефон». «Немцев здесь ждет большая неприятность, – это алексеевская дневниковая запись от 24 октября, – пожалуй, не менее той, которую они изволили откушать в декабре прошлого года под Москвой».