Валерий Шамбаров - Агенты Берии в руководстве гестапо

О причинах мы можем только догадываться. То ли за этим стояла какая-то давняя любовная драма. То ли так вышло случайно — сперва не нашлось подходящей женщины, а потом не до того стало. То ли он пришел к выводу, что отсутствие прочных житейских связей делает его менее уязвимым. Может, в глубине души сомневался в прочности нацистского режима и считал, что в таких условиях целесообразно заботиться только о себе, не обременяя себя лишней «обузой»? Истинного ответа на эти вопросы мы не узнаем никогда. А для всех окружающих он всецело связал себя с работой. Нередко дневал и ночевал у себя на Принц-Альбрехтштрассе, и все сослуживцы и начальство привыкли к этому. Его фигуру и не мыслили в отрыве от работы, он получил прозвище «Мюллер-гестапо».

Как ни удивительно, никто даже не интересовался его боевым прошлым. Хотя летчики были у нацистов в чести. Этим хвастались Геринг, Гесс, а Гейдрих очень гордился, научившись водить самолет. Во время войны он специально ездил в Норвегию, чтобы совершить несколько боевых вылетов и получить причитающуюся награду. За Мюллером подобного не замечалось. Он никогда не хвалился прежними подвигами. И вообще о прошлом не распространялся. Был человеком «в себе». А другим, получалось так, никакого дела не было до его личности. Точнее — его, пожалуй, и не представляли в качестве «личности».

Наверное, во многом авторы таких оценок ошибались. Ведь о чем-то он думал кроме дел, которые приходилось вести. Какие-то личные планы вынашивал. Какие-то мечты… И многие его высказывания выдают в нем человека довольно начитанного. То есть какой-то досуг у него был и посвящался не только бутылке «кюммеля». Но «крестьянская» внешность и нарочито грубоватые манеры сбивали с толку разных интеллектуалов, вроде Шелленберга. Они побаивались, но и презирали Мюллера. Наверное, даже и не представляли, что этот неотесанный мужлан может о чем-то думать и мечтать. Везет свою грязную работу — ну и везет, большего от таких ожидать не приходится. Примерно так же «тонкая публика» относилась к нему во время его полицейской службы в Мюнхене— грязный «мусор»… Впрочем, он отвечал ей не меньшим презрением. По словам Шелленберга, «хотя он и проложил себе дорогу к вершине власти, он никак не мог забыть своего происхождения. Однажды он сказал мне с присущим ему грубым баварским акцентом: «Всех этих интеллигентов нужно загнать в угольную шахту и взорвать!»

Если мог, Мюллер мстил тем, кто относился к нему свысока. Например, очень хорошо развлекся, подбросив Гейдриху материал о встрече Шелленберга с его женой. А потом они оба развлеклись. Неизвестно, вправду ли Гейдрих приревновал или просто решил поиздеваться над подчиненным, но он взял Мюллера и пригласил Шелленберга в турне по кабакам. И в одном из них объявил, будто дал ему яд, потребовав во всем признаться, за что обещалось противоядие. Шелленберг так испугался, что даже во время написания мемуаров верил, что яд ему дали всерьез (а потом, в тот же бокал плеснули «противоядие» — мартини). Надо думать, Мюллер при этом потешался от души.

Сфера деятельности гестапо постепенно расширялась. В «Гитлерюгенде» разразилось несколько скандалов о гомосексуализме, и в ведение гестапо передали «расследование дел, связанных с нарушением норм нравственности». Летом 1937 г. в подчинение Мюллера вошла пограничная стража. Это понадобилось не только для контроля за проникновением «врагов рейха», но и для организации провокаций на границах Австрии, Чехословакии, Польши, засылки туда боевиков, диверсантов, связи с «пятыми колоннами» в соседних странах. А приказом министра внутренних дел Фрика от 25 января 1938 г. гестапо получило право осуществлять «превентивное интернирование» в концлагеря само, без санкции министерства. Разрабатывалась новая техника, создавались лаборатории, технические отделы и институты гестапо и СД.

Появлялись новые методы разведки и контрразведки, в том числе «экзотические». В частности, по инициативе Гейдриха возник знаменитый «Салон Китти». В некоторых источниках его изображают откровенным публичным домом, но на самом деле «Салон Китти» являлся «домом свиданий». То бишь, по сути, публичным домом, но шикарным и пристойно завуалированным. Через Небе в разных городах Европы сюда навербовали не обычных девиц легкого поведения, а самых дорогих и изысканных куртизанок. И, как пишет Шелленберг, «довольно большое количество женщин из высших кругов германского общества также более чем охотно изъявили желание служить своей родине подобным образом». Бар, ресторан, комнаты свиданий были оборудованы устройствами для звукозаписи и фотосъемки, а слух о «хорошем заведении» распространили среди дипломатов. Сюда захаживал даже Риббентроп, не подозревая, что в этом доме контролируется каждый шаг и каждое слово посетителей. Но Мюллеру в салоне было появляться запрещено. Сочли, что он со своей «грубой натурой» может здесь наломать дров и все испортить. Поэтому организацией и эксплуатацией столь «тонкого» инструмента, как дипломатический бордель, занимались исключительно интеллигенты — Шелленберг и Небе.

Дело Тухачевского, как уже отмечалось, послужило своего рода «приглашением к танцу» от советских спецслужб — германским. И если пакт Молотова — Риббентропа в августе 1939 г. стал для западных политиков полнейшей неожиданностью, то в действительности первые контакты Москвы и Гитлера начались гораздо раньше. Г. Хильгер, сотрудник германского посольства в Москве, подтверждает в своих записках, что «оба государства шли навстречу друг другу весьма постепенно». Уже в 1937 г., после того, как «лакмусовая бумажка» сработала, в обстановке глубочайшей секретности прошли переговоры, которые вел полпред СССР в Германии К. К. Юренев, его приняли в личной резиденции фюрера Берхтесгадене. Какие-то переговоры велись и через торгпреда в Германии и Швеции Д. В. Канделаки, встречавшегося с нацистским руководством «вне рамок официальных государственных отношений» — в качестве личного посланца Сталина. О чем шла речь на этих встречах, какие договоренности были достигнуты, навсегда осталось тайной. Оба посланца погибли в репрессиях 1938 года.

Со стороны Советского Союза предпринимались и другие шаги к сближению. Например, в репрессивных кампаниях 1937–1938 гг. были уничтожены все руководители компартии Германии, нашедшие убежище в СССР и продолжавшие по инерции нацеливаться на «борьбу с фашизмом». Гитлеру не могла не импонировать и другая сторона тогдашних чисток в советском руководстве — ведь уничтожалось поколение «старых большевиков», а оно в значительной доле состояло из евреев. Фактически в кремлевском окружении остались только такие представители этой нации, кто готов был демонстративно отказаться от своей этнической принадлежности, вроде Кагановича или Мехлиса, заявлявшего: «Я не еврей, я коммунист». А в сентябре 1937 г. Политбюро вдруг приняло решение, строго запрещавшее своей разведке засылать агентов в Германию и создавать там агентурные сети, причем решение было почти немотивированным, якобы из опасения «провокаций». Была приостановлена и заброска групп, готовившихся к работе в других странах, но нацеленных на разведку против Германии — так была «заморожена» на полгода операция с засылкой в Бельгию Леопольда Треппера.