Николай Лузан - Между молотом и наковальней

Перед глазами Даура плыли и ломались мачта, фигуры матросов на реях, капитанский мостик с Сулейманом. Его взгляд упал на палубу, и он не поверил своим глазам. У ног сиротливо валялась баклажка для воды. Даур закрыл глаза, а когда открыл, то она не исчезла. Его обостренный жаждой слух улавливал слабое бульканье, и в воспаленном сознании возникали целые реки ледяной, сводящей судорогой зубы воды. Одно движение — и баклажка оказалась бы в его руках. Усилием воли Даур справился с искушением и опять закрыл глаза, но жажда не стала слабее. Горло горело так, будто в него залили свинец. С каждой минутой эта пытка становилась все более невыносимой. Десятки, сотни баклажек кружились журчащим калейдоскопом в горячечном сознании Даура, и рука сама потянулась к баклажке, но пальцы схватили воздух. Фрегат качнуло на крутой волне, и она закатилась под днище спасательной шлюпки. Он проводил ее тоскливым взглядом и, чтобы не искушать себя, перевел взгляд на капитанский мостик.

Ветер трепал разлохмаченную шевелюру капитана Сулеймана и надувал пузырем расстегнутую рубаху. Перед ним на подносе стоял глиняный кувшин с водой. Расплескивая ее, Сулейман налил полный стакан и принялся жадно хлебать. Даур тоскливым взглядом сопровождал каждый глоток, а рука сама поползла под днище шлюпки. Чужие, непослушные пальцы нащупали баклажку и выдернули пробку. Иссохшие губы припали к горлышку, и теплая с горьковатым привкусом жидкость хлынула в горло. Он поперхнулся и зашелся в кашле.

— Даур?!

Отчаянный крик Шезины заставил его оцепенеть.

Ее горестные стоны подняли на ноги соседей. Шезина силилась что-то еще произнести, но ее душили слезы, а с растрескавшихся губ срывались лишь обрывки слов. Все взгляды сошлись на Дауре. В одних он видел презрение, в других — укор, но ни у кого не находил сочувствия. В нем все помертвело. Рука, сжимавшая баклажку, безвольно разжалась, она упала на палубу, и слабая струйка пролилась на доски. Прошла секунда, другая — и от лужицы осталось лишь серое невзрачное пятно.

Шезина тихо всхлипнула, без сил опустилась на колени и, потрясая баклажкой, повторяла как заклинание:

— Вода! Вода!..

Первым не сдержался ее племянник Кемал и бросил в лицо:

— Ты не мужчина, Даур!

Его дед — старый воин — тяжело вздохнул, посмотрел исподлобья на Гедлача, но ничего не сказал. Тот потемнел в лице, и с его губ сорвалось:

— Шакал!

Даур был раздавлен и не находил сил поднять головы, чтобы посмотреть в глаза отцу.

— Гедлач, прости! Это же твой сын! — бросилась умолять мужа Амра.

— Кто?.. — больше у него не нашлось слов.

— Что нам делать? Что?! — причитала Шезина и потерянно вертела баклажку.

— Прости нас, если можешь, и возьми нашу воду, — прошептала Амра.

Гедлач запустил руку под узлы достал бурдюк и подал Шезине.

— Нет! Нет!.. А как вы? У вас же маленький, — возразила она.

— Отец, прости, я… — Даур осекся.

— Я тебе больше не отец! — бросил ему в лицо Гедлач и повернулся спиной.

— Гедлач!.. Даур!.. — разрывалась между мужем и сыном бедная Амра.

Даур поник и, сгорбившись, побрел на корму. Амра порывалась пойти за ним, но всякий раз гневный окрик мужа возвращал ее обратно. Безжалостный Молох Кавказской войны за сотни километров от поля боя продолжал пожирать свои жертвы. За весь день Гедлач больше не проронил ни слова, ничего не ел и не пил. В ту ночь ни он, ни Амра так и не уснули. Амра выплакала все слезы и терзалась мыслью о том, как уберечь от голодной смерти, сохранить Алхаза, когда ей почудился запах мяса. Она приподнялась над палубой и глубоко вдохнула. Нет, это не было обманом или галлюцинацией. Это действительно были запахи настоящей кукурузной лепешки и мяса! Амра тряхнула головой, чтобы избавиться от наваждения, но запахи не исчезли, а стали еще острее и доносились оттуда, где расположилась семья Астамура-кузнеца.

Их приглушенные голоса и загадочные шорохи будили в ней любопытство, а вкус мяса, который так явственно ощущался на губах и ломящей болью отзывался в висках, неудержимо влек к себе. Амра выбралась из-под бурки, приподнялась над бортом шлюпки и не поверила собственным глазам.

Перед Астамуром лежала стопка лепешек, а на листе капусты — кусок мяса. И это не было игрой воспаленного, голодного воображения Амры. В лунном свете в его руке тускло блеснуло лезвие ножа. Он торопливо кромсал мясо на куски, а жена раскладывала по кучкам. Голод и нетерпение оказались настолько сильны, что дети, не дождавшись дележки, тянулись к ним.

— Подождите, всем хватит! — зашипел на них Астамур.

— Папочка, я кушать хочу! — взмолился детский голосок.

— Тихо, доченька, тихо, — прошептала Асида и ладошкой прикрыла ей рот.

— Папа, а почему на пять? — спросил старший сын Шабад.

— Ты забыл про Айшу, — напомнила средняя дочь Айгюль.

— Она скоро придет! Кушайте! — торопил Астамур.

Дети жадно глотали пищу. Большие куски застревали в горле, Шабад поперхнулся и зашелся в надрывном кашле.

— Выпей, выпей, сынок, — послышался испуганный голос Асиды.

Обостренный жаждой и голодом слух Амры различил среди шорохов и шуршания журчание воды. Искушение оказалось сильнее стыда, и она подалась вперед. Шум шагов на трапе заставил ее отпрянуть назад. Из каюты выскользнула девушка, ее лицо закрывал надвинутый на самые глаза платок. Она поднялась на палубу, опустилась рядом с Астамуром, и из ее рук на палубу просыпались головка сыра и горсть сушеных фиников. Глухие рыдания сотрясли девушку. Асида обняла дочь и, поглаживая по голове, глотала слезы и повторяла:

— Прости, доченька, прости!

Платок спал с головы девушки, и Амра узнала в ней старшую дочь Астамура, пятнадцатилетнюю Айшу. В следующее мгновение ее пронзила страшная догадка, какой ценой Астамур спасал семью. Потрясенная, она не сдержалась и воскликнула:

— Господи, и за что нам такое наказание!

Ее возглас прозвучал для Астамура подобно удару грома. Он сгорбился и затем медленно обернулся. В блеклом свете луны его и без того изможденное лицо походило на безжизненную маску. Страдальческая гримаса искривила губы. Он силился что-то сказать, но с них срывались лишь невнятные звуки. Сколько длилась эта немая пауза, не могли сказать ни Амра, ни Астамур. Первой пришла в себя Асида, схватив лепешку и горсть фиников, принялась совать их ей в руки.

— Нет-нет! — отшатнулась Амра.

— Это детям.

— Я не могу. Я…

— Погоди, Амра! — сипло произнес Астамур, шагнул к ней и взял за руку.

Нервная дрожь, сотрясавшая его, передалась ей.

— Ты потеряла Даура. А мы… — больше ему не хватило слов.

Амра ничего не ответила. Это напоминание острой болью кольнуло сердце и страдальческой гримасой исказило ее лицо. Астамур судорожно сглотнул и с трудом выдавил из себя: