Сергей Кремлев - Русские распутья, или Что быть могло, но стать не возмогло

Политическая система до-монгольской Руси была рыхлой, это хорошо подметил Николай Иванович Костомаров, написавший в очерке об Александре Невском: «До тех пор (до монголов. – С.К. ) князья наши волей-неволей должны были разделять власть свою с народной властью веча или подбирать себе сторонников в рядах народа. Собственно, они были только правителями, а не владельцами, не вотчинниками, не государями».

Это – весьма точное описание положения дел в Киевской и Суздальской Руси. С разрушением же Руси и приходом монголов ситуация изменилась принципиально, о чём тоже достаточно верно сказал Костомаров: «Монголы как по своим понятиям, так и по расчёту, естественно, усиливали власть и значение князей на (за. – С.К .) счёт веча: легче и удобнее им было вести дело с покорными князьями, чем с непостоянными собраниями веч. Вот отчего все русские князья, побивши челом хану, получали тогда свои княжения в вотчину и власть их в большей части русских земель очень скоро подавила древнее вечевое право. Звание старейшего князя было прежде почти номинальным, его слушались только тогда, когда хотели, теперь же это звание вдруг получило особую важность потому, что старейшего сам хан назначал быть выше прочих князей».

Плетью обуха не перешибёшь, и на добрый век описанное выше положение вещей стало исторической данностью. Кто-то по недалёкости ума этого не понимал, но тот же Невский был ведь умницей. Костомаров противопоставляет его брату Андрею Ярославичу, которому «тяжело было сделаться рабом», и он бунтовал, метался, а потом просто сбежал в Швецию. Александр же сжал зубы и поехал на поклон в Орду. Костомаров пишет: «Александр, получив старейшинство, сел во Владимире, и на первый раз пришлось ему отстраивать церкви и людские жилища, разорённые полчищем Неврюя».

При этом Костомаров – однозначно на стороне Александра, но дело даже не в оценке Костомарова, а в том, что на стороне Александра было великое будущее Руси. И оно могло быть великим и прочным только при сильной централизации государственной власти.

Калита это и понял прекрасно, и поступал в соответствии с этим пониманием, и смог вложить это понимание и делание в своих преемников, которые тоже собирали, а не расточали. При этом постмонгольское Русское государство формально приняло идею централизации от монголов, но ничего постыдного или недостойного в том не было – иной вариант в будущем могучей Руси не обеспечивал. А без могучей Руси было бы худо не только русским властителям, но и всему русскому народу.

Диалектический ход событий здесь налицо: если ранее раздробленность привела к властвованию централизованных монголов, то теперь воспринятый Русью монгольский принцип централизации власти работал уже на объединение Руси и на освобождение от власти чужеземцев.

Конечно, это привело к вхождению в государственную и общественную жизнь постмонгольской Руси восточно-деспотических элементов, особенно ярко проявившихся в сюжете: «Государь – “раб государев”», но это были уже издержки в целом спасительного и необходимого для будущего Руси процесса.

Пожалуй, здесь же имеет смысл сказать и о роли русской православной церкви – как общественного института – в развитии русской пост-монгольской государственности… В «монгольский» период эта роль была формально двойственной, поскольку монгольские льготы давались церкви на условиях молитв за хана и призыва ему покоряться. Характерно, что до нашего времени не дошёл ни один ханский ярлык, выданный на княжение, а копии XVI века с текстов ярлыков русским митрополитам в распоряжении исследователей имеются. Однако рассматривать церковные ярлыки как свидетельство «союза митрополитов и хана» нельзя. Что оставалось церкви? Как и князья, она оказалась перед дилеммой: или покориться и выжить, или гордо погибнуть, лишая себя гордого будущего… Выбрать второе было разумнее если не для «жизни вечной», то, во всяком случае, для жизни бренной, земной.

Формально церковь в «монгольской» Руси была лояльной к Орде, но реально церковь оказалась важнейшей общерусской скрепой, и в этом проявилась тогдаеё важнейшая положительная историческая роль. Князья и городá могли враждовать, но все ходили в одни церкви, и тверич, оказавшись в Москве, а москвич в Твери, стояли рядом в одном храме и почитали одни и те же святыни. В те времена это дорогого стоило!

Причём русская церковь – как фактор потенциального объединения русских земель в единое, наконец, государство, выступала и как естественный фактор централизации государственной.

Католическая церковь, к слову, играла в Западной Европе роль прямо противоположную. Разобщённость различных регионов в той же, например, Франции была Риму нá руку, поскольку позволяла ему играть роль арбитра между королём и владетельными герцогами. По отношению к национальным государствам Рим был внешней силой, соперничающей за земное влияние с национальными государями. Лишь в одной исторической ситуации католичество выступило как фактор национального единения – в Польше. Но это был особый случай – Польша находилась в прямом соприкосновении с православными русскими землями, а многие из них после нашествия Батыя попали под прямое польское владычество, и поддерживая польских королей, Рим обеспечивал своего рода идейный и духовный «санитарный кордон» против православия.

Русская же православная церковь хотя и признавала в «монгольский» период верховную власть константинопольского патриарха, фактически была самостоятельна от «царь-градской» прародительницы и ещё в Киевской Руси стала чисто национальным, причём – объединяющим, институтом.

Русские митрополиты не всегда укрепляли позиции тех или иных конкретных владетелей, но общерусские позиции, как правило, укрепляли. И ещё более митрополитов общерусское дело поддерживало духовенство как социальный слой, будучи ближе к народной массе, чем иерархи. А поскольку религиозным центром Руси хлопотами Калиты оказалась Москва, то именно Москве предстояло становиться и политическим центром возобновляющейся Руси.

Иван I Калита, удельный князь московский и великий князь владимирский, оставил своё княжение сразу трём сыновьям: старшему Семёну, Ивану и Андрею. Однако окончательное решение о том, кому сидеть на главном тогда русском княжеском столе – владимирском, принимал хан Узбек. Весной 1341 года – вскоре после смерти Калиты, Семён с Иваном и Андреем отправились в Орду, где должен был решиться вопрос о преемнике Калиты на великом владимирском столе. Туда же съехались соперники москвичей – тверской князь Константин Михайлович, суздальский князь Константин Васильевич, ярославский князь Василий Давыдович и вообще все русские князья.