Сергей Кремлев - Русские распутья, или Что быть могло, но стать не возмогло

При этом для Польши не было смертельно опасных внешних угроз – угрозой Польше были сами польские магнаты и польская шляхта. А Русь Ивана IV успела ликвидировать лишь одну внешнюю угрозу – восточную, да и то – проблематично. Турецкая Османская империя была крайне недовольна переходом Казанского и Астраханского ханства под юрисдикцию России, османы сами рассчитывали патронировать эти земли, как и Крымское ханство. Поэтому вместо восточной возникла южная угроза.

На севере Руси угрожала Швеция, блокируя выход на Балтику и претендуя на новгородские земли…

На северо-западе это блокирование обеспечивала немецкая Ливония во главе с Ливонским орденом, обосновавшимся на территории нынешних Латвии и Эстонии, а на западе никуда не девались традиционные недоброжелатели и соперники Руси – Литва и Польша.

Германскую «Священную Римскую» империю и зависимую от Турции Трансильванию (Семиградье) к доброжелателям Руси тоже нельзя было отнести никак.

Союзников же у Руси не было и быть не могло – наладившиеся у Ивана торговые отношения с Англией скорее разжигали в Лондоне нездоровые аппетиты, чем способствовали поддержке Англией Руси. А намечавшийся союз с Данией общего положения дел не менял.

В этих внешних враждебных – тотально враждебных – условиях сохранение и развитие России оказывалось возможным только при сильном, политически и духовно едином централизованном государстве и самодержавном государе, имеющем исключительные личные права. Не прихоть, не гордыня Грозного, и вообще не чьи-либо желания или склонности программировали историческую необходимость для России самодержавия в то время, а три объективных обстоятельства, три фактора.

Первый: географическое нахождение Руси посередине между кочевым Востоком, уничтожившим русский потенциал развития в XIII веке, и цивилизующимся Западом, потенциал развития которого был спасён в XIII веке нахождением Руси на пути кочевого Востока.

Второй фактор: уникальная, издревле формировавшаяся способность русских славян распространяться на огромные территории и осваивать их без утраты связи с исторической прародиной…

Третий же фактор сформировался к XVI веку как следствие двух первых и представлял собой тотально – по всему геополитическому периметру – враждебное внешнее окружение России… Усиливающуюся Россию внешний мир начинал и бояться, и ненавидеть – в том числе и потому, что боялся. А боялся он её ещё и потому, что не мог понять источника силы Руси.

Вот уж как далеко шагнули, например, итальянцы по сравнению с «Московией» в цивилизационном отношении к XVI веку – и наука, и культура, и социальные отношения были у них неизмеримо более развиты… Но как теснились итальянцы тысячу лет на своём полуострове-«сапоге», так выше этого «сапога» прыгнуть и не смогли. А внешне «варварская» Россия не только не была вытоптана сапогами степняков навсегда, но поднялась и включала в свой состав бывшие царства этих самых степняков.

Было чему удивляться, было чему завидовать, да было чего и бояться. Выход же виделся один: затормозить, завоевать, расчленить, разложить изнутри, подогнать под себя, под свою мерку…

Боярская новгородская вечевая республика, старицкие и прочие княжата, магнаты Курбские как раз и подходили для такой «конвергенции» с Западом, когда цивилизационное, а затем и политическое, а затем и экономическое и социальное верховенство на Руси переходило бы к Западу. Вот ведь в чём была главная русская дилемма в эпоху Грозного: развиваться далее самобытно и суверенно, или принять лидерство уходящего в отрыв Запада, причём принять не ради процветания Руси, а во благо Запада.

Решить эту дилемму в пользу Руси могло лишь общество, сплотившееся вокруг ясной идеи могучего Белого царя. Да, с какого-то момента самодержавие начало бы становиться (и к XIX веку стало) для России избыточным, но до этого надо было ещё жить и жить, до этого надо было Россию сохранить и развить.

Княжатам на подобные соображения было плевать – как плевали на интересы Польши польско-литовские магнаты. Иван же это понимал в реальном масштабе исторического времени – мы это вскоре увидим.

Если мы начнём разбираться в правомерности тех или иных казней тех или иных конкретных лиц при Иване Грозном, если начнём дотошно выяснять степень их вины или невинности, то не поймём главного: если бы не внутренняя и внешняя политика Ивана Грозного, Русь наверняка ждал бы жалкий удел.

С юга – Крым и Турция, с севера – Ливония и Швеция. С востока – если бы не замирение и подчинение Казани и Астрахани – татарские ханы, с запада и юго-запада – Польша, Литва, Германия и Семиградье…

А во главе шляхетско-боярской Московской «вечевой» Руси – Старицкие и Курбские…

Вот красота-то была бы – на радость «демократам» и либералам с Болотной площади! Никакого Ивана Грозного на троне, никакой тебе опричнины, никаких трагедии Новгорода и изнурительной Ливонской войны, никакого Малюты Скуратова-Бельского, никакого Ермака в Сибири…

Да и Сибири никакой…

То-то «Эхо Москвы» порадовалось бы, а с ним и «Новая газета» заодно!

Слово «опричнина» существовало в русском языке давно, происходя от слова «опричь» – «кроме, исключая». Опричниной называлось отдельное владение, удел, в частности – особое удельное владение женщин из великокняжеской земли. Однако с эпохи царя Ивана IV Васильевича старое слово приобрело один смысл: «опричнина» – это особо выделенные Грозным из всего государства территории и особый режим управления на них.

К сожалению, исторический смысл и суть «опричнины» сих пор понят верно далеко не всеми. Так, например, вроде бы профессионально квалифицированный (его кандидатская диссертация о Грозном относится к началу 50-х годов) автор современной книги о первом русском царе Даниил Аль, заслуженный деятель науки России, не чужд либеральных взглядов и считает, что опричнина, «потрясшая современников и оставившая по себе огромную, хотя и разноголосую славу в веках, …была важнейшим делом жизни Грозного царя»…

Конечно, это не так – опричнина была лишь инструментом в совершении важнейшего дела жизни Грозного, и этим делом было расширение Русского государства в сторону его естественных границ и упрочение положения Русского государства.

С одной стороны это было понято давно, с другой стороны – многими по разным причинам, как уже сказано, не понято и сейчас. Советский историк А.А. Зимин первую главу своей монографии «Опричнина» посвятил основательному анализу историографии проблемы, и из него следует, что уже дореволюционные историки были нередко прямо противоположны в оценке Ивана Грозного и «опричнины», а советские историки в этом отношении от царских отличались мало, несмотря на то, что основополагающий в СССР взгляд на Грозного установил Сталин. Его взгляд, между прочим, и наиболее исторически верен.