Сергей Кремлев - Русские распутья, или Что быть могло, но стать не возмогло

Иван IV Васильевич смело шёл на это потому, что был абсолютно уверен не только в лояльности Строгановых, но и в их готовности поддержать царственного патрона всей своей мощью. К тому же Строгановы не были исключением, одиночками, они олицетворяли целый социальный слой, причём слой естественно деятельный, активный, предприимчивый… И почти весь этот слой был сторонником внешней и внутренней политики Ивана. Не могли не поддерживать Ивана и «чёрные люди» городских посадов, да и крестьянство, хотя последнему, как всегда на Руси, приходилось горше всех.

Эпоху Ивана Грозного (как, впрочем, и другие периоды русской истории до и после эпохи Грозного) нередко пытаются представить как время, когда над покорной и безгласной толпой «рабов» возвышался Царь-тиран, который мог творить, что пожелает, и творил, что пожелает. Однако реально тогда, и ранее, и позднее, жило и действовало русское общество, и его взаимодействие с высшей властью, включая самого царя, отнюдь не укладывалось в схему «тиран – рабы»…

Безусловно, царь – как крупнейший феодал, не был на стороне народа. Но русский народ в то время, когда централизация власти была для страны спасительной, выбирая между царём и боярами, выбирал сильного царя. И прежде всего на посадах Иван Грозный обретал массовую базу в своей борьбе с боярскими оппозиционерами.

Явно поддерживала Ивана и основная масса населения вновь присоединённых восточных территорий Казанского и Астраханского ханств. Недаром татарская конница проявила полную лояльность к Руси и царю в ходе боевых действий Ливонской войны…

За века раздробленности, удельного своеволия, набегов одних князей на других князей, и ханов на ханов, народы хорошо усвоили, что у семи нянек дитя без глазу. Единое государство, единая власть, единые законы, единая денежная и налоговая система – для всех народов новой Руси всё это было благом. Во всяком случае – благом по сравнению с былым удельным своеволием и княжескими междоусобиями, изнурительными прежде всего для народной массы как в городах, так и на селе.

А также – и в бывших улусах.

Типичный портрет опричника – простая чёрная одежда, чёрный конь, у седла – метла, как символ выметания «злодеев», и собачья голова, как символ готовности рубить «собачьи головы» изменников. Но даже в Новгороде Великом в годы опричнины были не только опричники-администраторы, но и опричники-купцы. «А съ опричничныхъ гостей…, которые живутъ въ государев ѣопричнин ѣвъ Нов ѣгороде на Торговой стороне, … имати всякiя пошлины по сей уставной грамоте», – говорилось в Таможенной Новгородской грамоте 1571 года.

Это ведь тоже – «опричнина».

Да, через год после начала «опричнины» – в 1566 году, Иван умертвил двоюродного брата – Владимира Старицкого, которого подозревал в нелояльности. Владимир мог сбежать в Литву и Польшу, мог стать знаменем внутреннего заговора, но в любом случае был опасен для стабильности государства уже тем, что самим своим существованием и неопределённостью позиции давал боярству и полякам основания для интриг.

Точных сведений о том, как был убит Владимир, нет, бытующие версии различаются принципиально – от отравления до утопления, но сам факт устранения Владимира налицо, и понять здесь Грозного можно – риск смуты допустить было нельзя, она была бы губительна не только для царя, но и для Руси.

Во втором послании князю Курбскому царь писал:

« По божьему изволению с рождения был я предназначен к царству; и уже не вспомню, как меня отец благословил на государство; на царском престоле и вырос. А князю Владимиру с какой стати следовало быть государем? Он – сын четвёртого удельного князя. Какие у него достоинства, какие наследственные права бысть государем, кроме вашей измены и его глупости?… ».

Что же до режима «опричнины», то он был упразднён в 1572 году – когда основные задачи подавления владетельной оппозиции были решены. Но административный опыт «опричнины» использовался затем в общегосударственном строительстве.

В области борьбы идей суть Грозного ярко проявилась в его знаменитой переписке со своим политическим оппонентом Андреем Курбским.

Князь Курбский (он был на два года старше царя и умер за год до смерти Грозного) начинал как участник «Избранной рады» царя и военачальник, назначался наместником Ивана IV в присоединённом к Русскому государству Юрьеве (Тарту). Но затем, будучи идеологом боярского произвола и привилегий, изменил Ивану и 30 апреля 1564 года бежал в Польшу. Оттуда он и обратился к царю с посланием, на которое вскоре последовал ответ…

В истории Курбский остался известен именно благодаря полемической переписке с царём. Сам же Грозный показал себя в этой переписке выдающимся публицистом, крупнейшим политическим мыслителем, великим патриотом России и…

И, как ни странно, гуманистом, видящим высший гуманизм в обеспечении силы земному Добру в его противостоянии земному Злу. Грозный писал:

« Свет же во тьму не превращаю и сладкое горьким не называю… Я… усердно стараюсь обратить людей к истине и свету, чтобы они познали единого истинного бога в Троице славимого, и данного им богом государя и отказались от междоусобных браней и преступной жизни, подрывающих государства. Это ли горечь – отойти от зла и творить добро? Это ведь и есть сладость и свет!… Что может быть хуже урывать для самого себя? Сам не зная, где сладость и свет, где горечь и тьма, других поучаешь. Не это ли сладость и свет – отойти от добра и начать творить зло?.. Всякому ясно, что это не свет, а тьма, не сладость, а горечь.. .».

Как видим, Грозный видел своё предназначение как государя в служении государству, а не в потакании животным страстям и своекорыстию. А его заявление о том, что он усердно старается «обратить людей к истине и свету», чтобы они «отказались от междоусобных браней и преступной жизни, подрывающих государства» – это точное выражение политического и жизненного кредо Грозного.

Исследователи, изучая переписку царя и князя, делают акцент на стремлении Грозного править самодержавно, и подают дело так, как будто Иван считал, что царь имеет право быть неограниченным самодержцем, а все остальные обязаны «рабски» и беспрекословно исполнять его волю.

При этом как-то забывается, во-первых, что реальные тираны и деспоты мировой истории никогда не заботились о публичном обосновании своего права на тиранство. Богослов Тертуллиан, обнаруживая железную логику, заявлял: «Credo, quia absurdum!» («Верую, ибо нелепо!»), и был прав – вера не нуждается в логическом обосновании. Но и психология тирана такова, что у него нет потребности что-то кому-то доказывать, он тиранит, и всё!