Филип Болл - Музыкальный инстинкт. Почему мы любим музыку

Как отмечает Хьюрон, самый поразительный аспект процесса заключается в том, что существует награда за правильное прогнозирование даже нежелательного результата. Возможно, именно поэтому мы иногда заставляем себя ожидать худшего: если все пойдет плохо, нам будет хотя бы немного легче от мысли, что мы так и знали.

Некоторые люди утверждают, что Барток сбивает их с толку. Но когда я, еще подросток, впервые услышал его музыку, то сразу же почувствовал себя в своей стихии. Я подозреваю, что использование Бартоком быстрых, ярко выраженных модальных остинато (повторяющихся мелодических шаблонов) имело много общего с шаблонами, с которыми я познакомился из рок-музыки.

Когда замедление ритма происходит более или менее одномоментно, а не постепенно, этот прием называют ритарданто. Его используют для отделения фраз с разным динамическим тоном – стремительность, сопровождаемая внезапным промедлением, например, – а не для динамической модуляции в пределах одной фразы.

Есть кое-что еще в этой последовательности из четырех нот, что смущает наши ожидания: их отделяет очень необычный интервал из септимы в малую терцию. Так как не все привыкли слышать подобное, мы начинаем гадать, на какую тональность это больше похоже.

Эксперимент не был идеальным: у слушателей уже были подсказки о том, что они «должны» услышать. Но, как мы уже видели, эксперименты без ограничивающих факторов в принципе трудно проводить.

Еще одним показателем изменения настроения в рок- и поп-музыке является смена лада. Я упоминал ранее, что рок-мелодии часто бывают модальными, так что можно использовать смену ладов, как изменение мажорной и минорной тональности, чтобы подчеркнуть разные эмоциональные качества в тексте. В куплете песни «The Beatles» «A Hard Day’s Night» используются минорные дорийский и миксолидийский лад, когда Джон Леннон поет о своих трудностях, но затем мелодия переходит в мажорный ионийский лад, чтобы создать более светлое настроение связки («When I’m home…») в исполнении Пола Маккартни, потому что Леннон, по всей видимости, не вытягивал нужные ноты.

Вы можете составить свое мнение на www.it.rit.edu/~jab/GenJam.html

Скрутон, по-видимому, рассматривает рок-музыку как однородный конгломерат; непонятно, откуда он берет примеры и почему опирается в основном на второстепенное качество: с таким же успехом можно считать, что классическая музыка одинаково хорошо представлена Черни и Бетховеном.

Не все такие попытки делаются всерьез: нейробиолог Дэвид Зульцер пытался написать самую популярную песню на свете, опрашивая сотни людей, что им нравится больше всего: какой инструмент, какие тексты, какой темп и так далее. Результат, который он назвал «Самая разыскиваемая песня», по сообщениям, является болезненной мерзостью, как в музыкальном, так и в текстуальном плане, что доказывает мнение Зульцера об абсурдности подобного «научного» подхода к музыкальному консенсусу. Однако, к сожалению, запись получившегося произведения приобрело восемь тысяч человек.

Эти алгоритмы, как правило, не являются действительно случайными: они генерируют повторы или тесно связанные выборки чаще, чем вы ожидаете. Необходимы особые меры, чтобы избежать повторения и убедить слушателей в том, что выбор действительно случайный.

Первые версии «Search Inside the Music» тоже страдали от подобной путаницы – очевидно, потому что анализ тембра (удивительным образом) регистрировал сходство между клавикордами и гитарной примочкой дисторшн.

Клод Леви-Стросс, кажется, подобрал слова более удачно. Он говорил, что музыка не непостижима, а непереводима. Мы понимаем, но не можем облечь свое понимание в слова. Позднее мы подробнее остановимся на этом моменте.

Их внимание к этому периоду было преднамеренным, потому что это было время, когда многие композиторы сознательно стремились сформулировать музыкальный национализм. Поэтому было бы трудно провести осмысленное сравнение с несовершенно известными языковыми моделями более отдаленных периодов.

Правда, это не совсем классическая форма лимерика: «Жила-была леди из Праги…», но пример из небольшой коллекции юмористических стихов для музыкантов «The Well Tempered Limerick», написанной Вирджинией С. Альбеди, показался особенно удачным.

В английском синтаксисе тоже было достаточно гибкости, особенно во времена, когда его принципы еще не кристаллизовались. В пьесах Шекспира много перемешанного синтаксиса, например, когда Эдгар умоляет Глостера: «Sit you down Father; rest you» («Сядь отец, отдохни»), по современным английским нормам правильнее будет сказать «You sit down, Father; you rest».

Это напоминает, как американский писатель Курт Воннегут однажды заявил, лишь отчасти в шутку, что сюжеты в художественной литературе могут быть представлены несколькими фундаментальными контурами, показывающими взлеты и падения судьбы главных героев.

Аналогия не идеальна, потому что грубая зернистость в цифровых изображениях обычно усредняется по значениям цвета/яркости в пикселях, тогда как в музыкальном случае мы выделяем только наиболее выдающиеся тоны.

Как и анализ Шенкера, GTTM был раскритикован за очевидную произвольность правил его применения. «Читатель Джекендофа и Лердала будет сражен количеством, разнообразием и специальным характером их правил трансформации», – сетует Роджер Скрутон. Он также указывает, что иерархии редукции тона не могут объяснить, почему одна фраза звучит лучше, чем другая, даже если их «деревья» могут быть идентичными. В некотором смысле это справедливая критика, но в равной степени можно так сказать и о лингвистическом синтаксисе никто не сомневается в существовании и правильности последнего.

Вспомните из главы 4, что большие скачки высоты тона в мелодии редко происходят сами по себе: они кажутся немотивированными и произвольными, но повторение таких скачков нормализует их. «Norwegian Wood» – исключение? Нет, потому что фраза заканчивается инструментальной вставкой на ситаре, в которой этот прыжок повторяется (см. Рис. 12.7а).

Некоторые лингвисты спорят об этом, говоря, что на самом деле многие предложения довольно двусмысленны с формальной точки зрения. Мы, однако, прекрасно умеем распутывать такие неясности благодаря контексту; это особенно заметно (для англоговорящего человека) в китайском языке.