Хуан Мильян - Цианистый калий… с молоком или без?

Дедушка снова прячется в шкаф, входит Лаура.

Лаура. Энрике, ты один? Я рада. Как это понять? Шутки шутишь?

Энрике. Не понимаю, о чем ты.

Лаура. Прекрасно понимаешь, но со мною шутки плохи. Кто это лежит в гробу, с таким серьезным видом, будто покойник?

Энрике. Как — кто? Дедушка. А кто же еще?

Лаура. Ха-ха! Как бы не так! Дедушка был гораздо противнее. А этот похож на баска.

Энрике. Ну, знаешь, некоторые со смертью выигрывают внешне, а потом, конечно, опять меняются. Я изучал этот вопрос, Лаура. Становятся совсем бледными, нос заостряется. А это всегда красит.

Лаура. А усы?

Энрике. Заметила? Усы… ну и как? Идут ему? Я считаю, что мужчине вообще следует носить усы. Усы и военная служба — единственное, что отличает мужчину от женщины.

Лаура. У дедушки никогда не было усов! Еще чего! Ни бороды!

Энрике. Какая чушь! У всех мужчин есть усы. Просто одни их бреют, а другие нет, но я считаю, что надо носить усы. Усов нет только у слона. Из-за хобота, я полагаю. Но зато слон обладает памятью. (Впадает в задумчивость.)

Лаура. Ты меня за круглую дуру принимаешь?

Появляется донья Сокорро.

Сокорро. Бедняга! Такой серьезный лежит, подумать только! Да, Лаура, спроси своего брата, когда остальные музыканты придут.

Лаура. Оставьте меня, донья Сокорро, не до вас. Она утверждает, что должны прийти музыканты из ансамбля. Якобы она видела уже одного, он разговаривал по телефону.

Сокорро. Чистая правда. Не так ли, молодой человек?

Энрике. Совершенно верно, сеньора.

Лаура. Энрике, пойдем поговорим. С этим надо покончить сейчас же.

Энрике. Лаура, уверяю тебя…

Лаура. Творятся странные вещи. Чем скорее мы выясним, тем лучше.

Энрике. Согласен. Пошли.

Энрике с Лаурой уходят в дедушкину комнату. Донья Сокорро, с интересом слушавшая последние фразы, остается одна. Идет к телефону, набирает номер. Из шкафа осторожно вылезает дон Грегорио, идет к чемоданам и шляпной коробке, поднимает их и намеревается вылезти через балкон на улицу. Но передумывает, оставляет чемодан, берет чемоданчик с драгоценностями. Собирается спрыгнуть с балкона, но тут его замечает донья Сокорро.

Сокорро. Послушайте, вы уже уходите?

Грегорио. Ухожу, но вернусь сию минуту.

Сокорро. А-а… вместе с остальными?

Грегорио. Ну конечно. Вместе со всеми остальными. Вот увидите.

Сокорро. Погодите, а вы знаете песенку «Гвоздички»?

Грегорио. Конечно, сеньора. Она у нас получается лучше всего.

Сокорро. Так вот: ее не пойте. Я эту песню не выношу. Всего хорошего.

Грегорио. Всего хорошего. (Удаляется через балкон с чемоданчиком Марты и со шляпной коробкой.)

На сцене остается большой чемодан, в котором, судя по всему, находится тело Армандо Молиноса.

Сокорро (по телефону). Это ты, Росарио? Кто ее просит? «Скорая помощь»… да, Сокорро. Привет, милая! Да, звоню от них. Не вздумайте приходить. На мальчика уже матроску надели? Ну и что, послушайте меня. Это самое скудное бдение на моей памяти. Дон Грегорио… Даже не причастился. Раздевайтесь и ложитесь спать. Это что-то…

С улицы доносится выстрел.

Пока, Росарио, до свидания… Пойду погляжу, что на улице… Кажется, праздничный фейерверк. (Кладет трубку. Уходит в комнату дона Грегорио.)

С улицы доносится топот бегущих людей. Свистки, выстрелы. Долгая пауза. Слышен только шум дождя. Из дедушкиной комнаты выходит Лаура, толкая перед собой кресло-каталку с доньей Аделой.

Адела. Не делай этого больше. Ни в коем случае! Я тебе не позволяю, дочка!

Лаура. Но мама!

Адела. Я сказала — нет! Чтобы это было в последний раз. Я просто не могу в себя прийти.

Лаура. Говорю вам, это было необходимо.

Адела. Какое варварство! Вытащить человека из гроба, поставить на попа и измерять, точно это рекрут, а не покойник!

Лаура. Но мама, какого роста был дедушка?

Адела. Ну… метр шестьдесят пять, как всякий нормальный испанец.

Лаура. А этот монах?

Адела. Не знаю. Но вспомни, что говорил Энрике… Может, он в последний момент вытянулся.

Лаура. А лицо? Ты видела его лицо?

Адела. Доченька! Что ты говоришь! Я смотрела так, вообще. Это покойник, а не шведская марка, которую надо рассматривать в лупу.

Лаура. Мама, у этого, что лежит в гробу в монашеской сутане, — усы.

Адела. Подумаешь! А может он и вправду монах.

Лаура. Кто угодно, только не дедушка. В этом я совершенно уверена.

Адела. А где же в таком случае он? Ты думаешь, что Энрике…

Лаура. Убеждена. Вспомни, он целых два часа не пускал нас в дедушкину комнату.

Адела. Детка! Ты меня пугаешь. Значит… этот, что лежит в комнате…

Очень быстро входит донья Сокорро, стремительно направляется к телефону, набирает номер.

Сокорро. Росарио? Это я, «Скорая помощь». Да, опять… Живо, надевай мальцу матроску, бери мужа, цепляй ленту на шею и скорее — сюда… Угощения почти никакого! Но они вытащили дона Грегорио из гроба, поставили на ноги, на корриду, что ли, собираются везти! А племянник ихний, он врач, сбривает ему усы… Того гляди, сигару в рот засунут… Скорее. Пока… (Кладет трубку.) А вам что, не интересно посмотреть на это?

Лаура. Говорите, сбривает ему усы?

Сокорро. Ну да! А донья Венеранда рисует ему якорь на руке, точь-в-точь какой был у дона Грегорио… стерся, наверное… Ладно… Я пошла… (Быстро уходит.)

Лаура. Ну, теперь убедились, мама?

Адела. Да, теперь нет сомнений. Энрике затеял что-то, а что — мы не знаем. Но драгоценности пока еще тут… За дедушку можешь не беспокоиться, и драгоценности, и деньги — наши. А этим — подсыплем еще цианистого. С молоком или без… Все равно.

Лаура. Ладно, мама. На этот раз я не промахнусь. Давайте откроем чемодан. Лучше вынуть оттуда драгоценности. И паспорт еще раз посмотрим, мало ли что… (Идет к чемодану.)

Адела. Жадность не дает тебе покоя. Осторожно, детка! Не ровен час войдут, нехорошо, если увидят, что ты роешься в чемодане.

Лаура. У тебя предрассудки, как у порядочных и работящих людей, они-то их и губят. (Открывая чемодан.) Ну, наконец-то!

Адела (подъезжает поближе). Ну-ка… ну-ка…

Лаура. Как странно! Засунуть драгоценности в черный пластиковый мешок.

Адела. Да уж… И еще веревкой перевязать, будто колбасу.