Михаил Башкиров - Законный дезертир, или Открытым текстом

– Радуйтесь, первый покупатель нарисовался из ОПСОНа – ишь, фортеля выписывает.

– И откуда, товарищ старшина, вы все знаете?

Зинка повернулась спиной к опустевшему плацу.

– Буквально все!

– Будя-будя… Злость для фронту подбереги.

Старшина переступил с ноги на ногу.

– Я вам сапоги выбил, панталоны самых нежных цветов раздобыл…

В конце коридора хлопнула дверь.

Командир постоял у порога и стремительно зашагал к старшине.

Когда незнакомец проходил очередное окно, эмблемы на черных петличках шинели вспыхивали.

– Рановато пожаловали!

Старшина небрежно козырнул.

– Личный состав курсов экзаменуется.

– Товарищ лейтенант, разрешите обратиться!

Наташа подмигнула Зинке.

– А что такое будет ОБСОН?

– Не ОБСОН, а ОПСОН!

Лейтенант расстегнул шинель на груди, глянул на старшину.

Старшина крякнул в кулак, стиснул зубы, молча развернулся на каблуках и рванул на себя дверь ближнего класса.

Оттуда, толкнув старшину плечом, вывалилась раскрасневшаяся Верочка. Сапоги ее хлопали голенищами.

– Дево…

– ОПСОН – это очень серьезно!

Лейтенант потрогал тусклую пуговицу на вылинявшей гимнастерке.

– Отдельный полк связи особого назначения.

– Дево…

– Если хотите, запишу вас к себе.

Лейтенант похлопал рукой по тугой сумке.

– Не пожалеете.

– Девочки, мне можно с вами, ну пожалуйста?

– Кому такой недомерок нужен!

Зинка отодвинула Верочку от лейтенантика и стала в упор разглядывать его.

Лейтенант посмеивался, касаясь пальцами свежего шрама над правой бровью…

Наталья Петровна снова натерла виски бальзамом и отошла к стене.

Возле серой выщербленной стены ждать было легче, и казалось, что очередь начала двигаться рывками, как едва заметный ветерок, только что выскочивший из-за тополя.

Наталья Петровна закрыла глаза.

Главное, дышать ритмично и глубоко… Куда же пропал ветерок… Пора уж пройтись ему вдоль магазина, ведь тополь снова прошелестел – еле-еле, но прошелестел…

А здесь, у стены, по-прежнему, как в омуте… Нет, не в омуте, а в переполненном вагоне…

Ночь, но мало кто спит… Поезд, судорожно подрагивая вагонами, тащится к фронту… Все ждут, что вот-вот сквозь привычный перестук нахлынет давящий гул самолетов… Или это она одна не спит, упершись коленями в чьи-то каменные колени, положив руку на чью-то вздрагивающую в такт вагонам спину, и ей кажется, что не спит весь вагон… Когда поезд притормаживает, шеи касается лямка подвешенного вещевого мешка – она как маятник, но только отсчитывает не время, а путь… Хоть бы кто слово сказал, хоть бы кто кашлянул… И нечем дышать, совсем нечем дышать…

Наталья Петровна открыла глаза, словно после предзакатного одуряющего сна, и посмотрела на тополь.

Дерево поникло, бессильно свесив тяжелые пыльные листья.

Ах, лейтенант Ремезов, лейтенант Ремезов…

В двухэтажной школе на окраине города обживалась разбитая за проливом часть.

Люди в рваных окровавленных гимнастерках бродили по коридорам, тупо разглядывая девчонок, прибывших с радиокурсов.

Девчонки старались не показываться в коридорах.

С первого дня лейтенант Ремезов загнал личный состав наверх, в угловой класс, и они продолжали осваивать аппаратуру.

Вместо разбитых и брошенных при отступлении машин в ограде школы стали появляться новые, с еще не облупившейся краской и целыми стеклами.

– Нет, вы посмотрите, посмотрите!..

Верочка залезла коленями на подоконник.

– Нашу машину пригнали!

– Все они здесь наши…

Зинка достала из нагрудного кармана огрызок сухаря.

– Гробы на колесах!

– Опять ты, Верочка, ерунду городишь.

Наташа щелкнула тумблером и метнула в Зинку карандаш.

Карандаш отскочил от Зинкиной спины и покатился по залитому солнцем полу к дверям.

Верочка продолжала смотреть в окно.

– Стал бы лейтенант крутиться у чужой машины – вон, и шоферу что-то выговаривает…

– Интересненько…

Наташа вылезла из-за стола и подошла к соседнему окну.

Внизу размашисто цвела сирень.

Лейтенант Ремезов стоял на подножке.

Машина задним колесом раздавила куст сирени – он торчал из-под шины застывшими фиолетовыми брызгами.

– Замаринуют нас в этой коробочке…

Зинка дохнула в затылок Наташе.

– И никуда не денемся. Окошечко у будки и то зарешечено, чтобы не сбежали во время движения.

– Ноешь-ноешь, как зубная боль!

Верочка спрыгнула со своего подоконника.

– По-моему, очень даже приличная будочка, вместительная; вот еще бы ее покрасить в нормальный цвет!

– Ага! В розовый!

Зинка хохотнула.

– Чтоб немчура знала, в какую машину бить надобно в первую очередь!

Кто-то зло бухнул в дверь класса.

Девчонки бросились к столам, застыли.

Дверь с треском распахнулась, и, прихрамывая, вошел майор.

Склонив к плечу забинтованную голову, уставился ошалелыми глазами на доску, исписанную мелом, и вдруг, дергаясь всем телом, начал длинно и связно материться.

Девчонки стояли навытяжку, а он смотрел только на доску и лишь замолкал на мгновение, чтобы набрать побольше воздуха и вновь нести по матушке.

Майор затих внезапно, помотал головой, вцепился пальцами в небритые щеки и, пригнувшись, метнулся в коридор, волоча ногу.

В открытую дверь было слышно, как он уходит, припрыгивая, а потом с лестницы снова донесся его зычный голос.

– Господи, лучше сразу, чем так мучиться…

Зинка пересекла комнату, стала закрывать дверь.

Одна из створок никак не вставала на место.

– Говорят, от контузии отходят со временем.

Наташа села за стол, щелкнула тумблером, взяла наушники.

Зинка стояла у двери. В ее руке чернел сухарь.

– Говорят, в Москве кур доят…

Наталья Петровна увидела, что особа в черных очках забеспокоилась, закрутилась.

В очереди началось движение.

Подвалил народ.

Как бы путаница не началась…

Наталья Петровна вернулась в очередь.

Особа улыбнулась ей как родной.

– Почему люди такие бессовестные? Вот мы с вами героически стоим, а они назанимались и ушли… Гуляют себе и над нами впридачу насмехаются. Мое бы право, так я бы обратно в очередь никого не пустила.

– Пожалуйста, пройдитесь, если вам невмоготу.

– Да разве дело в этом – обидно до глубины души, ведь такие бессовестные!..

Наталье Петровне вдруг показалось, что из-за тополя выглянул зять.

Такая же рубаха, такие же усы… Хотя, этот ростом повыше…

Когда, наконец, Костика привезли из роддома, зять недели две не возобновлял разговора о войне.

Старательно жулькал пеленки, грел укропную воду.

Но однажды вдруг ни с того ни с сего спросил: