Константин Уткин - Хозяин жизни – Этанол

Он, прижатый к стене требованием шефа, был вынужден проявить решительность. Кроме всегда выручающего вежливого покашливания Богданов даже повысил голос и даже подергал Диму за одежду. Осознав, что все это бессмысленно, он возмущенно обратился к нам, на его непонятные требования Катя ответила низким романтичным голосом.

– А может у них любовь?

– Какая может быть на крыльце любовь в рабочее время? – подпрыгнул Богданов знающий всю широту толкования этого слова и понимающий, что если Дима решит не ограничиваться поцелуями – то никто ему не сможет помешать совершить акт любви прямо у всех на глазах. Мы молча наблюдали за развитием событий. Мы сочувствовали Богданову – к тому же все помнили, как однажды утром он решил помочь Кате, которая при своих габаритах была все-таки девушкой, отнести в фотолабораторию рюкзак. Катя приехала на работу прямо с какого-то бардовского слета и утомленно курила возле своего «Ермака». Богданов решил быть джентльменом, взялся за лямку, чтобы вскинуть девичью поклажу не плечо… рюкзак не шелохнулся, а бедный помощник вымученно улыбнулся, засучил рукава, взялся за рюкзак двумя руками… после пятой попытки, когда народ уже не мог скрыть усмешек а с Богданова ручьями лился пот, Катя отодвинула его со словами.

– Не надо, спасибо. Я его грушами нагрузила. Грушек, понимаете, захотелось.

Закинула на плечо без видимых усилий и со слоновьей грацией прошла в нашу комнату. Катя весила тогда примерно около сотни. Когда она появлялась из-за тяжелых портьер фотолаборатории, щуря от света глаза и занимая собой весь проем – некоторые ученые пугались…

Все-таки Дима ушел – очевидно, ему просто надоела отвлекающая возня и суета возле них… я так и не узнал, был ли он вообще знаком с этой девицей.

Тогда вообще было странное время – агонизирующее государство еще что-то выделяло на науку и оплачивало такие теплые должности, как вахтер и ночной сторож. Вахтером служи Филипп – молодой парень с серьгой, непроницаемыми глазами и великолепными, крупными, чуть выдающимися вперед зубами. Он сидел напротив пустых вешалок для одежды, раскачивался на стуле и слушал музыку.

Я тоже был сторожем и после работы раз в три дня оставался на ночь – и в сумме получал зарплату, равную зарплате шефа. Спать в лаборатории было не страшно, но жутковато – недавно построенный корпус проседал, и в ночной тишине постоянно раздавались какие-то необъяснимые щелчки, потрескивания и похрустывания.

В то веселое время нам просто так не пилось – и хотя отлучаться с поста нам строго настрого запрещалось, после первой бутылки, которую мы, как порядочные алкоголики, выпивали строго вдвоем, мы отправлялись на приключения.

Это были тяжелые для Хозяина времена – но верным слугам проблемы не страшны. Отец, который не мог достать нормального алкоголя, пил исключительно одеколон – и в результате у него зарубцевалась язва. Мы не были столь брутальны, и вполне бы могли жить нормальной, трезвой человеческой жизнью – но Боря проповедовал культ пьянства.

Не удивительно, что любимым его писателем бы Эрих Мария Ремарк – хотя, в отличие от писателя, мы не были покорежены страшными войнами. Но одурманиваться нам хотелось не меньше…

Забавно, но мы всегда умудрялись находить способы убить мозг – поскольку эйфория, создаваемая Хозяином, по сути всего лишь продолжительное кислородное голодание…

Причем ситуации бывали просто анекдотические. Помню, пошли в магазин Балатон – Катя, Боря, я. В зале змеились очереди к кассам – но не было видно ни единой бутылки. Я воспрял духом – в этот день друзья раскрутили меня на выпивку, а денег мне, скажу честно, было жалко. Я, чувствуя тихую радость – сэкономленные рубли грели мне душу – осмотрел зал и сказал.

– Ребята, не надо считать меня жмотом. Что там водка! Я бы коньяка купил две бутылки, если бы он здесь продавался…

Боря и Катя почувствовали ехидство в моем голосе, но крыть было нечем – действительно, во всем магазине не было ни грамма спиртосодержащих напитков. Мы уже пошли к выходу, но в этот момент народ всколыхнулся, а на лицах моих друзей появилось неописуемое выражение… моя же рожа просто вытянулась и позеленела, как огурец – в зал ввезли тележку, полную позвякивающими бутылками коньяка. Потом еще одну и еще…

Другой раз мы потратили несколько часов, чтобы найти магазин, в котором можно было отоварить наши талоны на водку. Поскольку мы работали возле Университета, то и район поисков был соответствующий, но в итоге мы нашли какой-то универмаг, в котором от конца в конец шевелилась, дышала, зорко следила за соседями жирная очередь. Изнемогающие от жажды люди позвякивают пустыми бутылками – в те благословенные времена полулитровую емкость отравы можно было получить только в обмен на емкость пустую.

Выстояли – несколько часов, обменяли, купили. Пришли в лабораторию, но пили почему-то – не помню уж, почему – не в наших помещениях, а других комнатах. Там хозяйничала женщина, бывшая последовательницей печально знаменитого Лысенко. ОТ него, недоброй памяти ученого, в комнате росли лично им посаженные растения – одно из них, оказавшееся крайне живучим, до сих пор процветает в моем отсеке. Конечно, это какой-нибудь стотысячный отросток того плюща, что посадил сам Лысенко, но все же…

Кстати, есть аура или нет – никем пока не доказано, не опровергнуто, впрочем, тоже. Но во всех зданиях университета, который, как известно, строили зэки, я испытывал приступы необъяснимой печали, которые накатывали, как волны.

Для справки – лагерь, в котором жили заключенные, находился на территории нынешнего ботанического сада. Домик начальника отвели мне под раздевалку. Там мы тоже частенько пили – и не только чай.

Так вот. Странно смотрелась мебель и настольные лампы сороковых – пятидесятых годов в здании, пахнущем еще не просохшей штукатуркой. Хотя было даже уютно – мы разложили какую-то собранную для Бориного ночного бдения снедь, включили лампу, которая вполне могла слепить какого-нибудь обезумевшего от перелома судьбы профессора, и приступили.

Одну бутылку мы усидели довольно быстро. Разговаривали, как положено, обо всем и ни о чем, блестя глазами и вытирая проступивший пот, закуску использовали не как еду, а именно как закуску – то есть чтобы перебить мерзкое послевкусие.

Когда первая емкость была благополучно усижена, наступила очередь второй. Мне тогда в голову не приходило, что одной бутылки на двоих вполне достаточно, и для того, чтобы организм успел справиться с последствиями отравления, нужно остановиться. Я считал в те времена, да и долгие годы потом, что пить нужно столько, сколько есть в наличии. И прекращать застолье, если из бутылки можно выцедить хоть одну каплю – непростительный грех.