Константин Уткин - Хозяин жизни – Этанол

Цыпленок, от которого была отделена конечность, очевидно, размерами не превосходил воробья – но крошечная лапка была зажарена с любовью и вполне аппетитно пахла. Ее бы на один зуб не хватило бы двум мужикам, тем более – трем. Но хотелось выпить еще – а Хозяин дарит своим слугам исключительную изобретательность и в достижении своих целей. Мы позвонили Филе – тому самому вахтеру с серьгой в ухе. Сказали, что неплохо бы выпить, и что у нас есть воистину гастрономическая закуска – великолепно зажаренная куриная нога. Жирная ляжка с румяной корочкой… только вот денег на водку нет.

Напоминаю – голодные девяностые. Америка еще не успела завалить нас безвкусными ляжками взращенных на стероидах кур.

Видимо, после нашего описания куриная нога померещилась Филе размером с добрый свиной окорок – и мы были приглашены в гости.

Филя открыл нам дверь, и рядом с ним мы увидели тщедушное существо черного цвета с рыжими подпалинам.

– Знаете, что за порода? – спросил Филя с плохо скрываемой гордостью, и мы хором ответили

– Доберман-пинчер!

– Ротвейлер – обиделся Филя и попросил предъявить ему куриную ногу. Мы ее с радостью предъявили…

Он долго рассматривал тощую конечность на фольге, размером меньше его пальца и мы на всякий случай подошли поближе к двери. Но Филя от своих слов не отказывался – из кухни тянуло вареной картошкой и уже стояла на столе остуженная до прозрачной густоты, покрытая инеем бутылка. Курножку отдали хозяину дома и он ее, оценив и нашу правдивость и комизм ситуации, растянул, если мне не изменяет память, на несколько рюмок. Уже после второй Филя стал хвалиться своей собакой – и зла она не по возрасту, и сурова, незнакомых не любит, и бдительно охраняет квартиру… а свою породную мрачность и агрессию проявляет в том, что давно уже покусала своих хозяев. Покусала острыми молочными щенячьими зубками – оттого что злобные двуногие твари попытались ей ваткой прочистить уши…

Я был разомлевший от тепла и первых рюмок; я всегда любил собак, я их не боялся и уже подумывал о карьере дрессировщика – и, конечно, моя рука под столом давно уже нашла крутолобую голову. Щенок тыкался мне в ладонь холодным носом, я его гладил и гладил, слушая филины страшилки. Палец сам по себе отогнул мягонькое ухо, ну и – я человек не брезгливый – вычистил раковину. Пес только заурчал от удовольствия и забил задней лапой по полу… Филя показал шрам на пальце, оставленный при очередной попытке прочистить уши – и его лицо изменилось, он сообразил, что моя рука под столом и стон, издаваемый щенком, скорее всего связаны…

– Костя – выдохнул он – что ты делаешь?

– Ушшши твоей собачке чищу – заплетающимся языком ответил я…

Пробуждение было одним из самых сюрреалистичных – хотя потом с кем я только не пил и где только не просыпался… но такого видеть больше не доводилось. Я с трудом стою на ногах, меня тошнит и мутит, в голове словно раскаленный булыжник – а прихожая передо мной украшена ровно расположенными кучами красного дерьма. Сей поразивший нас цвет объяснялся очень просто – Филя, заботясь о здоровье своего похожего на добермана ротвейлера, старательно кормил его морковкой…

Помню, что Борю перевели охранять столовую – и, конечно, именно туда я стал ездить пить в свободное время. Столовая, построенная в последние годы советской власти, отличалась высоченными, выложенными ракушечником потолками, стеклянными стенами и огромным холлом с широкими лестницами. Правда, при всем этом великолепии сторожу была отведена вытянутая – опять же под лестницей – каморка возле вешалок, днем там пили чай гардеробщицы.

Столовая была хороша тем, что снабжала нас закуской – залы, в которых кормили учащихся и профессуру, от нашей лестницы были отделены стеклянными дверями, которые повара перед уходом закрывали изнутри не щеколды. Сами же они пользовались служебным входом – таким образом, по идее, мы не должны были иметь доступ к кухне. И не должны были встречаться с поварами…

С поварами мы не встречались – но как только пьянка, Пьянков отжимал то ли ножом, то ли ключом щеколду на двери и мы проникали в святая святых – на кухню, к холодильникам. Обычно добыча была не богатой – то наковыряем мороженого из огромных кастрюль, то нацедим для запивки компота из сухофруктов…

Пока Боря возился, закрывая двери, я смотрел в заметенный снегом двор столовой – по нему из конца в конец серыми тенями носились быстрые крысы. Потом мы с добычей садились в лифт – хоть один пролет можно было и пройти – и месса Хозяину начиналась.

В тот день наш улов был невероятно велик – по куску тушеного мяса с подливой, холодец, макароны, салат из свежей капусты и помидор, мороженое…

Я, бережно вцепившись в слегка прогнувшийся поднос, вышел из кухни в зал, чтобы уже привычно направиться к лифту, Боря задержался, заметая следы нашего воровства…

Он был самым настоящим. С пистолетом в кобуре. С наручниками и дубинкой. В серой форме и высоких ботинках. С таким же, как и у меня, подносом, до краев заставленным едой, в руках – передо мной стоял и таращился натуральный мент…

Он тоже опешил, увидев кудрявого юношу в очках там, где никого не должно было бы быть по определению. Я поздоровался и мент от невероятности ситуации вежливо мне ответил. Потом мы заорали в две глотки – я звал Борю, он, как оказалось, свою любовницу, повариху.

Они примчались, сотрясая пол – и остолбенели, и тоже очень вежливо пожелали друг другу доброго вечера.

– А что вы тут делаете?

– А мы поужинать решили… а вы?

– А мы тоже…

– Ну приятного аппетита…

– И вам того же…

– А как вы выходите? Через черный ход?

– Нет, мы по главной лестнице. Закройте за нами дверь, если вас не затруднит…

– Конечно закроем, отчего же нет…

Закончив обмен любезностями мы, наворовав еды, пошли в каморку под лестницу пить. Повариха с любовником-ментом, наворовав еды, отправились, закрыв за нами щеколды, устраивать себе праздник жизни.

Потом, насколько я помню, внутренние двери в столовую стали запирать на ключ.

В другой раз из этой же столовой пьяное беспокойство – которое хорошо знакомо алкоголикам, когда хочется продолжить, а нечем – неожиданно занесло нас на день рожденья Кати…той самой стокилограммовой девицы из лаборатории. Она продолжала там работать, я же уволился, взвыв от ежедневной темноты и бесконечных пленок, и трещащих на барабане огромного глянцевателя снимков.

В какой щенячий восторг мы пришли, услышав, что позвонили очень удачно, что нас приглашают на день рожденья и не надо не подарков – мы сами как подарки, ни закуски с выпивкой – все есть. Действительно – стол ломился от еды; выпивки было под стать закуске. Меня, представленного как писателя, тут же взяла в оборот какая-то пьяная девица. Она нудно допытывалась, в каком стиле я пишу, и остроумный ответ – мол, пишу то оперу, то про заек – ее не удовлетворил. Кончилось тем, что я, закрыв ее спиной от общего стола, стал нагло хватать интеллектуалку за мягкие ягодицы и она, слабо посопротивлявшись, интерес к моему творчеству потеряла…