Андрей Смирнов - Бог Непокорных

Преодолев сопротивление собирающейся силы, мы приблизились к алтарю и протянули друг другу руки — жест, симвлизирующий соединение нашей воли и власти в едином действии.

Кроваво-красный Камень Воли поднялся в воздух и поплыл по нему, а затем вошел в основание горла Мириса Элавера и как будто бы бесследно растворился в нем. Тело Мириса выгнулось дугой. Пока мы произносили последнее, заклятье, свящующее столб столб силы, собранные мной ингридиенты и четыре нижних души Мириса, пыточных дел мастер уже начал меняться.

— Восстань, брат. — Произнес Князь Лжи, и я вторил ему, а затем те же слова повторил Кукловод.

Алтарь и лежащее на нем тело человека пропали, став черным ядром зарождающейся силы. Мы отступили назад, дабы не мешать брату возрождению брата. Столб силы стал ураганом, который рвал небо и заставлял каменистые пустоши содрогаться. Черное ядро расширялось и испускало пульсирующие волны мощи; поблизости не было демонов, но зрение Князя позволяло мне видеть, как за сотни и тысячи лиг отсюда эти волны заставляют обитателей Бенхали сходить с ума, кричать, истошно реветь, взмывать в воздух в экстатическом танце. Их настоящий господин возвращался к жизни, и силы иных богов, временно подчинившие себе их природу, отступали.

Палач переиначивал этот мир, вбирал его в себя — и я видел, что схожие процессы происходят и с иными Сферами, на самых разных кругах Преисподней. Это значило, что ингридиенты я подобрал верно, и связь бога с его бисуритами восстановлена.

Меж тем, зерно силы раскрылось; воронка урагана стала множеством необузданных, разнонаправленных ветров: они расходились, переплетались, сталкивались — все одновременно, в воздухе творился совершеннейший хаос. Над алтарем чернела высокая фигура с косой, закутанная в лохмотья, поверх которых развивался драный плащ. Мой брат не повелевал мертвыми, как Князь Апхадазар, и не являлся воплощением сил конечного уничтожения и небытия, как Солнечный Убийца, однако этот его облик не случайно был связан со смертью, ведь смерть — это палач для всего живого. Холод и угасание, неумолимая поступь судьбы, безжалостный и бездушный закон, давлеющий над всем, что есть — вот какие образы и мысли будил царственный образ моего воскресшего брата.

Он разлядывал нас одно лишь мгновение, но это мгновение длилось и длилось, словно собиралось стать вечностью; время застыло. А затем, когда все же наступил следующий миг, Палач протянул в мою сторону свою худую костлявую руку и голосом всех высохших морей и всех погасших звезд, шорохом старых костей, перебираемых ветром, лязгом ножа гильотины, хлестким взвыванием кнута, бичующего жертву, произнес единственное слово:

— Предатель.

Ничего другого от него ожидать, в общем-то, и не следовало; вопрос был лишь в том, снизойдет ли он до разговора или сразу бросится в бой; то, что вслед за «предателем» не последовало немедленной смертоубийственной атаки на всех планах бытия, где мы с ним могли взаимодействовать, можно было счесть хорошим знаком, и поэтому я ответил почти доброжелательно:

— За один проступок наказывают единожды, а не дважды. За то, что я сделал, я сполна заплатил.

— Ты еще и не начинал расплачиваться… — Сипение вырвалось из челюстей скелета. Он сделал шаг ко мне, но шаг к нему навстречу сделал также и Лицемер, и Палач остановился.

— Пусть его судьбу решает Властелин — когда он вернется. — Промолвил Лицемер. — Наш брат полезен нам сейчас , и это главное. Он помог вернуться из небытия мне, и помог тебе.

— Властелин?.. — Палач, казалось, не слышал последних слов Отца Лжи — его внимание полностью захватила первая сказанная Лицемером фраза. — Разве есть способ его вернуть?

— Когда Солнечный Убийца разрушит мир, все старые правила будут отменены, и барьеры, отделяющие Сальбраву от внешней пустоты, падут. — Объяснил Лицемер. — Тогда первоисточник нашей силы перестанет быть отделен от нас, он вернется в этот мир и переделает его по-своему. Как и прежде, наша цель — месть, но если мы осуществим ее, то за концом всего последует новое начало. Я в это верю.

Палач долго молчал, обдумывая сказанное.

— Хорошо. — Произнес он наконец. — Пусть так. Уверен, Властелин отдаст предателя в мои руки. Мы еще вернемся к этому разговору, мой милый братик. — На последних словах он посмотрел на меня в упор, нежно и одновременно алчно.

— В любое время, — процедил я, гадая, сумею ли в случае конфликта отравить разум Палача таким образом, чтобы вся его неимоверная сила оказалась направлена на саму себя.

Шансов на это было немного, но если подобное произойдет — в чем обвинит себя бог, покровительствующий всем обвинителям и мастерам заплечных дел, и как он себя накажет?

— Не сейчас. — Пообещал Палач. — Потом.

Я сдержал желание сообщить моему мстительному брату, что «потом» для кое-кого может и не наступить, и промолчал. Свару пора было заканчивать, мы не для этого возвращали к жизни пятого Последовавшего.

Лицемер принялся вводить в курс дела воскрешенного и объяснять ему наши ближайшие планы, а я не мог отделаться от мысли, что воскрешение Палача создало для меня проблему — и было бесспорно, что рано или поздно эту проблему придется решать. Вот только я еще не знал, как это сделать.

В четвертом круге Преисподней, в мире, называемом Раксшаладас, в Голодном Лесу, где хищные деревья охотились на мелких демонов, на границе между владениями царя раксшасов и каменистой страной пылающих акхабари, на склоне холма, поросшего серебристо-серой и желтовато-зеленой, с черными пятнами, травой, встретились трое. Первая прибыла с юго-запада — скользнула отблеском тьмы сквозь Голодный Лес, раскручивая вуали, подобная расплывающемуся чернильному пятну поднялась на склон холма и опустилась на землю, становясь бледной женщиной с большими черными глазами без белков, поблескивавшими всеми отблесками света, которые только возможно было уловить в этом мрачном и диком месте. На ее голове была черная корона из хрусталя, а платье напоминало густой маслянистый дым. Черные вьющиеся волосы, пепельно-серые губы и длинные пальцы тонких рук, заканчивающиеся тонкими и острыми черными ногтями.

Второй приехал на демонической лошади с северо-востока, двигаясь вдоль русла грязевой реки. На первый взгляд в нем не было ничего особенного, хотя сам по себе рыцарь в таком месте уже неизбежно должен был представлять собой нечто особенное, ибо это был мир раксшасов и акхабари, а не людей. Рыцарь был облачен в стальные доспехи, несший его огнедышащий эфен также помимо естественной брони имел защищавшие шею, голову, плечи и круп железные пластины. Голова всадника оставалась непокрытой — нечесанные белые кудри обрамляли лицо со впалыми щеками, которое могло бы принадлежать мужчине пятидесяти или шестидесяти лет.