Максим Далин - Запах разума

Мы с Денисом собирали хворост, перебирали деревяшки — и набрали целый ворох горючего, бесполезного во всех прочих отношениях. Я разыскал несколько длинных палок, но они оказались безобразно хрупкими… Из нас не вышло носителей копий.

А день потихоньку сворачивался в сумерки. Вокруг нас завилась стайка насекомых покрупнее, чем дневные мошки — подозрительно похожих на местный аналог комаров или москитов. Разницу мы выяснили очень быстро. Во-первых, кусались они больнее, и на месте укуса сразу вспухал волдырь, как от укуса слепня. Во-вторых, мы рассмотрели пару пришлёпнутых: что-то комариное в них было, тоненькие ножки, тоненькие крылышки — но ножек, как мне показалось, перебор.

Восьминогие москиты местных джунглей. Гнус отвратительный. Зараза…

Мы подбросили в костерок свежей травы, чтобы дымил. Летучие вампиры отдалились на некоторое расстояние, выжидая, когда кому-нибудь из нас приспичит по нужде. Дожидались…

Я по-прежнему чувствовал себя лучше всех. Ближе к ночи снова прорезались микропророчества: я знал, что у этого мира два спутника, раньше, чем они появились на небе: тонкий длинный серпик побольше и, чуть ниже, почти полный диск значительно меньше. Громадная белая звезда мерцала под ними, над гаснущей полосой зари.

И к ночи нам стало по-настоящему жутко.

Ни у кого не осталось ни малейших сомнений: мир, в котором мы находимся — не Земля. Чужая темнота, наваливающаяся на реку и лес, казалась зловещей. Молчание ночи, наполненное непонятными шорохами, продирало спину морозом. Весь наш дневной кураж испарился; мы прижались к костру так близко, как могли: огонь был свой, может — единственный свой в совершенно чужой нам среде. Вне своего мира, других людей, цивилизации, без оружия — мы чувствовали себя беспомощными, как маленькие дети.

Я был прав, думая, что ночью станет холодно. Заря догорела — и на траву и песок пала ледяная роса, сделалось очень зябко. Мы подбросили в огонь сучьев, тихо порадовавшись, что топлива должно хватить на ночь с изрядным запасом — оружейная лихорадка принесла хоть какие-то полезные плоды.

Пролетел светлячок, крохотный, очень похожий на брошенный с балкона хабарик. Сперва это показалось забавным, но когда светлячки замелькали между стволами на другом берегу, они стали до отвращения напоминать чьи-то перемещающиеся горящие глаза.

— Мужики, — сказал Денис жалобно, — как вы думаете, хищников тут нет?

— К костру не пойдут, — отрезал Виктор непререкаемым тоном, по которому я безошибочно определил, что ему тоже страшно.

Сергей вытащил нож и стал стругать им палочку. Я подумал, что он комфортнее себя чувствует с ножом в руках, и даже заточенная палочка создаёт некую ауру защищённости. Дубина, лежащая рядом с ним, выглядела скорее орудием психотерапии, чем настоящим оружием.

Мне же мучительно не хватало стен. У меня начался приступ агорафобии, доходящий до панической атаки. Меня бы устроила даже палатка — лишь бы не видеть этого бездонного чужого неба с двумя лунами, большой — бледной, белёсой, и маленькой — мутно-красной. Я ощущал спиной всё громадное пространство, заросшее чужим лесом, и спину жгло, как от сотен недобрых взглядов.

Луны пугали меня больше, чем любой хищник. Похоже, Виктора тоже. Он смотрел на небо, и кожа на его скуле дёргалась от мелкого тика.

— Ребята, — сказал я, — наверное, хорошо бы поспать… кто-нибудь подежурил бы… могу начать я.

— Мне не хочется нихрена, — тут же отозвался Сергей. — Живот крутит опять, хрен заснёшь, ёлки…

Денис ёрзнул, вздохнул.

— Надо бы это… щас приду, в общем.

Он уже начал подниматься, как вдруг долгий стон, мучительный и совершенно нечеловеческий, возник где-то за деревьями на том берегу, проплыл над рекой и затих.

И все замерли.

Денис снова сел между мной и Сергеем.

— Тьфу, ёпт, — пробормотал Виктор. — Птица, наверное. В смысле, эта… летающая. Сука…

Мне снова срочно понадобились стены. Я подбросил в огонь толстую кривую корягу, но дрожащие отсветы пламени делали мрак ещё более непроницаемым. Смесь паники с тоской была нестерпима, как сильная боль.

Но тут снова накатило микроясновидение. Когда Калюжный приподнялся, вытянулся и сказал: «Мужики, огонёк!» — я уже знал, что он это скажет.

Честно говоря, хреновато мне было.

От слова «совсем».

И рвать не рвёт, но мутит. Когда подкатит — остановишься на минутку, подышишь — вроде, отпускает. Ну и стараешься держать себя в форме — не годится салагам думать, что я тут расклеился, как Багров. С чего худо, не понимаю. Вроде ягод этих гадских съел самую малость.

А живот болел — сил нет. И крутило, и резало — как ножом… То отпустит, то снова. Спасибо, Разумовский эту штуку с углем придумал: вроде слегка полегчало. Но когда начало темнеть, холодно стало — прямо уши к башке примерзают, шерсть на всём организме встаёт дыбом.

И противно, когда к шкуре что-то прикасается, даже одежда. Ползут такие колючие мурашки. И ломит везде, будто накануне вагон кирпича на горбу перетаскал.

А тут ещё наступает ночь, долбись она конём — и мы все наблюдаем две луны. И Калюжный, расперемать его, сучёнок, делает бровки домиком, спрашивает:

— А чё, Витёк, в Индии всегда две луны, да?

И Разумовский с улыбочкой говорит:

— Сейчас Витя скажет, чтобы мы не совались с комментариями, потому что не астрономы, — и Багров, кулацкий подпевала, хихикает.

Засранцы… и без них тошно.

— Ша, — говорю, — салаги. Решили уже: не Индия. Где там у нас две луны-то? На Марсе, опять же?

Разумовский говорит:

— Решили уже, Витя: не Марс. Я уверен, мы вообще вне пределов Солнечной системы. Может, и Галактика не наша… кто знает, как прошёл этот пространственный прокол?

— Ах, ты ж, Господи, — говорю. — Послушать тебя, Артик, так ты прямо Эйнштейн! Что, теорию относительности выдумал?

А Разумовский продолжает:

— Есть у меня одна гипотеза… — ну тут уже все начали ржать, никто ему говорить не дал. Гипотеза у него… Выискался тут, физик-атомщик! Вот учёные-то из «Иглы» забыли с ним посоветоваться — он бы им объяснил, что почём, ясновидящий наш…

С одной стороны, неглупый парень. Но с другой, как заведёт иногда — и не заткнуть его. Нет, я скажу, излишняя начитанность людей портит. Воображение у них такое появляется, что все кругом — быдло, а они сами — гибрид Ломоносова с Менделеевым, только без таблицы.

В армии это — не дело. Дисциплина хромает.

Я так, немного, об этом намекнул, все, вроде, согласились, даже Разумовский, а кругом тем временем совсем стемнело — и разговаривать вовсе расхотелось.

Комары здешние жрут, как зараза. Как иголки втыкают, злые, хуже цепных псов. А Разумовский у них ещё ножки считал… Да не плевать ли, сколько там у них ножек, когда у них хобот длиной с булавку! Хорошо ещё, что дыма боятся, как и наши.